Энтомология для слабонервных - Катя Качур

Как-то ближе к Восьмому марта их с Лёвкой пригласили на торжественный вечер в Горпромторг. У Эльки там работала подруга Татьяна. Контора находилась на первом этаже сталинского здания с портиками. За длинным праздничным столом собрались работники торговли всех мастей, в мохеровых клетчатых шарфах и норковых шапках, которые не снимали даже в процессе чаепития. Вдоль белой скатерти выставили хрустальные фужеры с шампанским, салатницы, полные оливье, и чайный сервиз немыслимой красоты. На жёлто-розовом фоне с зонтиком в руке шагала гейша в обрамлении японских цветов. Элька крутила в руках чашку и грустно улыбалась. В её семье всегда пили из красивой посуды, особенно когда в гости приезжала Лея. Но вдали от родителей, в условиях безденежья и постоянной загруженности, быт стал каким-то примитивным, пустынным, вымороженным. Простые алюминиевые ложки, серые тарелки из толстого дешёвого фаянса, голые стены без картин, кровати, накрытые суровым одеялом. Она вдруг поняла, что дико тоскует. По маминой фаршированной рыбе, по резным скатертям, по вышитым покрывалам, по изысканной посуде, наконец. Допив сладкий чай, Элька бессмысленно уставилась в пустую чашку, будто по редким чаинкам пыталась угадать будущее. На донышке, словно паук с длинной передней лапой, виднелась трещина, окрашенная заваркой. Элька подумала, что эта трещина в тонком фарфоре и является метафорой её жизни. Поддай кипятка, и чашка расколется, развалится, превратившись в черепки юношеских иллюзий. Работа, о которой она мечтала с детства – расследования, погони, дознания, – в исполнении Привокзального РОВД Архангельска вылилась в бумажные отчёты, искажение фактов и эстафету на лучшее вранье во избежание гнева начальства.

Домой пришла поздно, разбитая, погасшая. Серёжка уже спал, свистя заложенным носом. Лёвка бурчал, недовольный холодным обедом и капризным сыном, который перед сном укусил его за руку.

– А знаешь что! Я хочу к маме! – сказала вдруг Элька, опускаясь на диван. – Прямо сейчас возьму больничный и съезжу с Серёгой на неделю в Москву. Иначе конец, развод, увольнение, смерть.

Лёвка посмотрел на лиловые синяки под глазами жены, на синие губы, на тикающий уголок рта, на трясущиеся тонкие пальцы, сгрёб её в охапку и выдохнул:

– Езжай!

* * *

В Москве уже звенела капель, водосточные трубы хрюкали и плевались расплавленным льдом, с крыш падали сосульки и рассыпались на асфальте хрустальными брызгами. Дворники сгребали талый снег в серые кучи, солнце мгновенно высушивало мокрые пятна, и на их месте девчушки рисовали цветными мелками домики, цветы и кособоких человечков. Счастливый Серёжка перепрыгивал через лужи, смеялся, приставал к девочкам, щуря и без того узкие Лёвкины глаза. Его многомесячный насморк прошёл через два дня, тощий живот наполнился вкуснейшей Груниной стряпней, и даже экзема под московским солнцем затянулась нежной здоровой кожей. Элька тоже разомлела под лучами родительской заботы, набрала пару килограммов и спала, спала, спала на толстой перине и пуховых подушках, что обычно доставали для Леи. По случаю Элькиного приезда в столицу рванули Аркашка с Улькой, оставив детей и бабку на Бэллу с Ефимом. Звонкие поцелуи буквально отскакивали от стен квартиры, радость распахивала заклеенные с зимы форточки, любовь тонула в каждом Грунином блюде за праздничным столом. Московские Гинзбурги наслаждались свободой и друг другом, в то время как куйбышевские Гинзбурги, обременённые внуками и матерью, слали ехидные телеграммы. «Развлекайтесь тчк молитесь на нас вскл[37] недолго осталось». Груня с Борисом разливали чай, играя в пинг-понг словами.

– Лея бы сейчас сказала, что у Бэллы чай горячее и слаще, – хихикала Груня.

– А нам бы она заявила, что у Груни торт воздушнее и нежнее! – подхватила Улька. – И ремонт у вас лучше! И воздух чище!

– А у вас ягода слаще, – подбрасывал дров Борис, – и потолок выше, и вода мокрее!

Семейное веселье набирало обороты. Взрывы хохота эхом выкатывались на улицу и лестничную площадку, будоража прохожих и вынуждая соседских собак выть от зависти. Мартовское солнце, как вор, лезло пятернёй в форточку, обещая украсть тяжёлые шубы и валенки с прошедшей зимы. Бэлла, подыгрывая грабителю, махом отодвинула занавеску, впустив за обеденный стол солнечных зайчиков. Серёжка ловил их блюдцем под всеобщий визг и умиление. Элька с Аркашкой не могли наговориться. Упивались ташкентским прошлым, вспоминая, как дрожали в заброшенной котельной. Восхищались Элькиной логикой и Аркашкиной храбростью.

– А знаешь, сейчас всё не так, – вздохнула Элька. – В Ташкенте мы, дети, за несколько дней раскрыли преступление, а в Архангельске я годы не могу поймать вора.

– Ты просто устала, – качал головой Аркашка. – Тебе всё по силам. Вспомни: мотив и деталь. Какой у твоего преступника мотив?

– Жажда наживы, как у всех грабителей, – развела руками сестра.

– А что говорят детали?

– Он любит красивые вещички, любит книги, любит атрибуты богатой жизни…

– А почему?

– Видимо, был лишён этого с детства…

Элька крутила в руках элегантную чашку с Юпитером и Каллисто на перламутровом бочке́, осязала подушечками пальцев тонкий фарфор и думала, насколько же детали меняют восприятие жизни. Бестолковый краснодарский чай в сервизе «Мадонна» приобретал оттенок роскоши, пыльный привкус отдавал благородной полынью, бурый цвет становился янтарным. А уж изящество формы, покрытая золотом ручка, цветная кайма внутри и вовсе меняли помыслы. С такой чашкой мечталось порхать и сеять добро. А кружку на архангельской голой кухне хотелось запулить кому-нибудь в лоб и проломить череп. «Приеду в Архангельск, куплю дорогой сервиз. Пусть Танька из Горпромторга достанет по блату. Никаких денег не пожалею». Пока Элька предавалась мещанским мыслям, в дверь позвонили. Знакомый Гинзбургам почтальон заученной фразой отрапортовал: «Пляшите! Вам телеграмма!» Возбуждённая Груня крикнула внутрь квартиры:

– Ребята! Это снова куйбышевцы захлёбываются радостной желчью!

Но, прочитав выбитый на тонкой ленте шрифт, загрустила и вернулась на кухню побитой собакой.

– «Срочно возвращайся тчк новости Эстет», – прочитала вслух Элька протянутую бумажку. – Это от Лёвки. Придётся ехать…

Она отодвинула от себя буржуазную чашку, хищно втянула воздух тонкими ноздрями и стала похожа на борзую, учуявшую след.

* * *

По прибытии Элька забросила Серёгу в садик, а сама сразу явилась в Горпромторг, где позавчера произошла кража. Лёвка с криминалистами уже осмотрели помещение, но ей хотелось увидеть всё самой. Подруга Татьяна показала вскрытый сейф, откуда украли десятки пачек купюр. Характерный «домик», выжженный в районе замка ацетиленовой горелкой, не оставлял сомнения – работал Эстет.

– Тань, у меня к тебе странная просьба, – стоя перед раскрытым сейфом, сказала Элька. – Хочу купить сервиз, иностранный, дорогой. Типа «Мадонны» или что-то в этом роде. Вот такая блажь.

– Всё сделаем, Элечка, у нас через месяц партия придёт чехословацкой посуды, тонкая работа. Один комплект