Человек с одинаковыми зубами - Филип Киндред Дик

– Вы имеете в виду Калифорнийский.

– Его. – Он откинулся на спинку стула. – Это самый большой университет в мире.

Уортон кивнул.

– И самый богатый. В какой области? Физика. Теллер работает на них. Лоуренс. Все физические науки. Химия. У них там есть беватрон. Миллионы долларов. Это часть национальной экономики. Национальной исследовательской программы.

– Да, – сказал Уортон.

– Это огромная машина. И знаете, что она производит? Не знания. Не ученых. А знаете что? Техников, которые нацелены на жирную зарплату в какой-нибудь крупной корпорации вроде «Вестингауза» или «Дженерал динамикс». Как думаете, им есть дело до того, что сто миллионов лет назад по Америке бродила кучка сгорбленных идиотов? Изменит ли это национальную экономику? Обеспечит ли это нас дешевым топливом для пароходов или, возможно, новой боеголовкой для какой-нибудь ракеты, которую сбросят на Советский Союз?

Уортон ничего не сказал.

– Может быть, если бы я отправил им коробку с какими-нибудь сушеными водорослями, – сказал Рансибл, – и спросил, есть ли в них белок и можно ли их выращивать в ванной, я бы получил любезный ответ и тщательное исследование своего вопроса.

– Калифорнийский университет датировал Олдувайский череп Лики радиоуглеродным методом, – возразил Уортон.

– Да. Но они знают, кто такой Лики. Он двадцать пять лет проторчал в своем ущелье. Конечно, они оказали ему королевский прием. Они знают разницу между черепом, полученным от Л. С. Б. Лики из Олдувайского ущелья в Танганьике, и черепом от Лео Рансибла из агентства недвижимости Рансибла, Каркинез, округ Марин, США.

– Двадцать семь, – пробормотал Уортон.

– Простите?

– Лики работал в ущелье двадцать семь лет, а не двадцать пять.

– Когда такой человек, как Лики, присылает череп, они обязаны его посмотреть. А когда я – нет. Все просто. Человек делает не то, что хочет, а то, что должен сделать. Им сойдет с рук, если они обманут меня, но не Лики. Если бы они это сделали, их бы презирали все научные авторитеты в мире, и они это знают.

Он помолчал, обдумывая продолжение, и Уортон вставил:

– Сколько денег вы уже в это вбухали?

– Не знаю.

– Но представляете порядок.

– Ну, несколько долларов.

– Вы сотню только на телефонные звонки потратили.

– Скорее две, – признался Рансибл.

– То есть в целом вышло сотни три, считая книги, инструменты, телефонные звонки, телеграммы, фотосъемку и свое время. Сколько времени? Все ваше время, вы уже две недели вовсе не занимаетесь недвижимостью.

Рансибл ничего не сказал.

– Вы так разоритесь.

Через некоторое время Рансибл сказал:

– Это идет бизнесу на пользу.

– Правда?

– В долгосрочной перспективе.

– Вы это делаете не из интересов бизнеса.

– Дайан изучал топографию Ближнего Востока, перекопав его весь лопатой в поисках древних идолов, – весело ответил Рансибл.

– Вы обманываете себя, если думаете, что делаете это в деловых целях. Это называется рационализация. Вы выставляете себя на посмешище.

Про себя Рансибл подумал: «Он был славным еврейским мальчиком, но слишком уж амбициозным». Вслух он сказал:

– Отличный способ отпраздновать Пасху.

– Что?

– О, вы не слышали новые шутки?

Он встал и принял позу Христа на кресте: раскинул руки и уронил голову на грудь:

– Отличный способ отпраздновать Пасху! И еще одна: скрести ноги, пожалуйста, у нас всего три гвоздя.

Уортон невольно рассмеялся. Рансибл тоже.

– А вот моя любимая. Урони этот крест еще раз, и ты выбываешь из игры.

Над этим Уортон смеялся так, что у него слезы по щекам потекли. Он рухнул в кресло, вытирая лицо, и Рансибл тоже никак не мог перестать смеяться.

– И еще одна, – сказал Рансибл, когда снова обрел способность говорить, – уже длиннее. Действие происходит в конюшне. Это анекдот про Иосифа, слышали?

Уортон отрицательно покачал головой.

– Мария. В хлеву. Рожает. Иосиф таскает туда-сюда тюки соломы и вдруг поскальзывается и кричит: «Господи Иисусе!» – Он помолчал, готовясь к развязке. – А Мария ему: «Слушай, а это гораздо лучше звучит, чем Ирвин!»

– Тонко, – сказал Уортон, – надо немного подумать.

– Да, это моя любимая.

– Пожалуй, она лучше всех. Но трудно объяснить почему.

– Невозможно объяснить.

– Лучшие шутки вообще невозможно объяснить, – сказал Уортон, – это форма искусства.

– Искусство, – согласился Рансибл, – хорошая шутка – всегда искусство, – повернувшись к столу, он взял письмо, – прочитайте это. Оно отправится в Университет Дьюка. Мне бы хотелось узнать ваше мнение. Вообще-то, я должен был пригласить вас раньше, чтобы вы все письма прочитали. Пожалуй, я вскрою конверты и попрошу вас перечитать.

Он разорвал конверт из манильской бумаги, адресованный Йельскому университету. С явной неохотой Уортон взял письмо. Он просмотрел его и, не дочитав, сказал:

– Если бы Домброзио сказал вам, что он автор подделки. Если бы он признался. Вы бы смирились?

Он бросил письмо на стол.

– Домброзио мудак. Рассказать о нем?

– Я хочу знать, смирились ли бы вы? – повторил Уортон.

– Слушайте. У этого мудака на меня зуб. Я бы не стал доверять тому, что он говорит, если это касается меня. Хотите знать почему? А я расскажу, только не говорите никому. Помните, как его забрали в полицию, когда он пьяный съехал в канаву? Так это я вызвал полицию. Естественно, я не знал, что это он. В любом случае у него отобрали права, и я не знал, но это и неважно. И моя чертова жена заявилась к нему, рыдая от угрызений совести, и вывалила ему все. – Он замолчал, а потом добавил: – Нет. Я бы не поверил ему, если бы он сказал, что изготовил подделку. Это слишком похоже на него.

– Но это все объясняет, – сказал Уортон.

– Что объясняет?

– Почему он это сделал.

– Человек вроде Домброзио… у меня есть что о нем сказать. Он подлец. Да, подлец. Я вас не оскорбляю?

– Нет.

– Домброзио слабак и гад. И злопамятный к тому же. Жена над ним издевается и обижает примерно раз в неделю. Она носит штаны в этой семье, и не только штаны. У нее есть то, что обычно можно найти в штанах. И что же он делает? Он не может с ней справиться, потому что он слабее, она пинает его, как дохлую кошку. Поэтому он сидит в своей мастерской… я его вижу. Я могу выглянуть в окно и увидеть его. Сидит и лелеет свою обиду, импотент сраный. А потом знаете, что делает? Ищет козла отпущения. И я знаю об этом. Мы знаем об этом. Мы так три тысячи лет делали.

– Понимаю, – пробормотал Уортон.

– Не-а. Не понимаете. Потому что этот мудак ваш почти приятель.

– Успокойтесь, пожалуйста.

– Прошу прощения. Так или иначе, ему нужно найти кого-то, кому можно сделать гадость. Кого-то, кроме своей