Песня имен - Норман Лебрехт

В десять я встаю и собираюсь уйти.

— Во сколько завтра приезжать? — спрашиваю.

— Я заеду за тобой в гостиницу в одиннадцать, — отвечает Довидл на полпаузы быстрее обычного.

— У меня машина с водителем, давай я сам сюда приеду, — предлагаю я.

— Нет, лучше обсудим все где-нибудь в тихом, уединенном месте, — упирается он. — А то здесь не дом, а площадь Пикадилли.

— Или рынок Ковент-Гарден, — бормочу я тихо, но доходчиво.

Испепеляет меня взглядом. Прекрасно. Видимо, прошлое для мистера Каценберга — удаленная, но отнюдь не нейтральная территория. И способно, через меня, добраться до него, невзирая на маску безмятежности и монохромное одеяние. Снаряды и грешки из нашего общего с ним шкафа по-прежнему его ранят. До входной двери он провожает меня с почти неприличной поспешностью. Прошу его попрощаться за меня с женой и ухожу, не оглянувшись.

Альфред ворчит всю дорогу до «Рояла» — как я мог заставить его столько ждать, да еще в месте, где ни чашки чая не выпить, ни человечьей речи не услыхать? Пропускаю мимо ушей его причитания и обещаю завтра отпустить его на целое утро; поиск мой завершен, загадки вот-вот будут разгаданы.

В сердце ни восторга, ни легкости — просто чувство, что вступил наконец в законные полномочия. Просто сдержанная радость оттого, что Довидл, которого я долго считал сгинувшим, жив. А вот что — помимо гармонии нашего воссоединения, — меня будоражит, так это захватывающая дух перспектива разоблачения и имеющееся у меня в руках оружие против него. То же самое, должно быть, чувствовал Альберт Эйнштейн в ночь перед открытием теории относительности. Совсем скоро я обрету всесильную правду, а с ее помощью — способность разрушить мир.

Наконец-то его судьба в моих руках. Стоит только мне захотеть, и я смогу отмстить за себя, открыв его нечестивое прошлое чистым душам, которые он воспитал. Вряд ли ему захочется, чтобы они узнали о рыночных потаскухах и игорных притонах, а еще того пуще о нарушенных обязательствах перед семьей, которая дала ему кров и любила как сына. Не считая первых приветствий, мое присутствие заставило его понервничать. Нынешней ночью он вряд ли будет спать спокойно. Вот он, первый взнос. Но мой душевный подъем вызван не только галочками напротив взысканных долгов. Впервые за всю нашу историю музыку заказываю я. В первый раз за сорок лет я больше не позволяю обстоятельствам играть собой, а сам диктую развитие темы. Начиная с завтрашнего дня.

На телефоне в моем люксе мигает сигнал «новые сообщения», но мне сейчас не до них. Включаю телетекст с мировыми новостями и бегло просеиваю пустые дипломатические отвалы завершившейся войны в Персидском заливе. В Израиле люди танцуют на улицах: угроза ракетного удара со стороны Ирака снята. Я разделяю их радость: небеса мои очистились от туч, и я могу спать без страха перед грядущей катастрофой.

На прикроватном столике выстроился пластмассовый парад гомеопатических и химических слабительных и снотворных — бери да принимай. Сметаю все махом в горсть, топаю в ванную и опустошаю пузырьки в унитаз, после чего раз за разом жму на слив, пока не исчезает последняя таблетка. Долой «костыли». Пусть жизнь идет как ей заблагорассудится, а когда настанет пора уйти на покой, я буду к этому готов.

Наутро в восемь трезвонит телефон. Это Мертл со своими обычными обвинениями.

— Где ты был вчера вечером, дорогой? Почему не перезвонил? Я волновалась.

— Все в порядке, дорогая, просто поздно лег, непрерывные встречи плюс затянувшийся ужин.

— Ладно, неважно. Мне нужно, чтобы ты вернулся не в пятницу, а завтра. К нам на обед придут Бренты, тебе надо будет кое-что купить и подобрать вина.

Бренты — ее гордость: лорд и леди Брент, бывшие Саймон и Джойс Уайтхилл (Вайсберг), пара проходимцев из Финчли, титул они получили за денежные вливания в партию Маргарет Тэтчер, а свое высокородное имя позаимствовали у местного торгового центра. Саймон — пустоголовый финансист, а Джойс помешана на бридже. Мертл суетится вокруг них, словно судомойка эдвардианских времен, только что не в реверансах приседает, а случись им уронить бокал или bons mots — тут же подхватывает. Я подливаю им напитки, бормочу: «Как интересно» — и, откинувшись на спинку дивана, тускло размышляю об Англии. Бренты вызывают у меня желание эмигрировать.

— Прости, дорогая, но не получится. — Вздыхаю как можно искреннее. — Тут еще столько дел, всплывают всякие интересные возможности. Приеду — расскажу.

— Ерунда, Мартин, — не сдается она. — Ты никогда не заработаешь денег на этих тощих карстовых почвах, да и стар ты пускаться в новые авантюры. Нужно было отойти от дел еще два года назад, когда тебе доктор сказал. Ты обещал мне, что больше не будешь надрываться на работе, а сам, когда мне единственный раз потребовалась твоя помощь, делаешь вид, что какая-то мелочь по бизнесу тебе важнее. Очень эгоистично с твоей стороны. Порой я сама поражаюсь, почему до сих пор тебя терплю.

Эта волынка теперь надолго, поэтому пристраиваю трубку на подушку и начинаю одеваться, не забывая мимоходом бормотать в нее приличествующие случаю умягчительные слова. Когда ее раздражение иссякает, беру телефон и заверяю Мертл, что важнее нее в моей жизни никого нет. Кажется, срабатывает.

— Ты должен быть дома в пятницу не позднее четырех.

— Обещаю, дорогая.

— И хотя бы раз в жизни меня послушать и отойти от дел.

— Мы обсудим это, когда я вернусь.

— Береги себя.

— Ты тоже, дорогая.

О том, чтобы удалиться от дел, теперь не может быть и речи: я начинаю все заново. Пальцы ног уже покалывал грядущий сон, а в моей голове начал складываться план действий — сладкое искупление впустую прожитых лет и радостное сведение старых счетов. Теперь я буду вертеть Довидлом по своему хотению, и это будет совсем другой коленкор: наконец-то золотой ключик у меня в кармане.

Среда — мой любимый день, середина недели, перевал от работы к предвкушаемому безделью. Сидя с подносом в номере и попивая сок и кофе, звоню Сандре Адамс — она явно рада меня слышать. Условливаемся позавтракать следующим утром, и она обещает прислушаться к моему деловому совету. Мне предстоит сыграть роль доброго дядюшки, если не больше.

До прибытия Довидла все равно остается целый час, и я провожу его, покрывая листы мраморной бумаги неистовыми подсчетами.

Он появляется минута в минуту, на видавшем виды синем «фольксвагене»-фургоне со стационарным столом и скамейками в кузове.

— Удобно для вылазок всей семьей, — поясняет он. — Ну что, промчимся с ветерком по побережью?

— Время года не