Тата - Валери Перрен

лавке родителей Льеса. Я как обычно протянула список, накорябанный тетей на обрывке бумаги. Вошел Эме. Ему к тому моменту исполнилось лет тридцать, мне – примерно вдвое меньше. Он был исключительно хорош собой. Я покраснела в ответ на приветствие, смутившись от того, что ему известно мое имя.

КОЛЕТТ

Он открыл шкаф, достал пакетик арахиса и высыпал орехи в пиалу «Банания», два стаканчика из-под горчицы для шампанского и извинился за отсутствие другой посуды.

– Если хотите, я спущусь в кафе «Тийе» и попрошу одолжить мне бокалы!

На одном из стаканчиков был изображен Папай с трубкой во рту. Прежде чем пригласить меня за низкий столик, Эме открыл последнюю дверцу и показал мне коробку равиоли, коробку рагу и коробку кускуса.

– Что предпочитаете? Давайте выберем вместе…

– Конечно… – пискнула я.

Сама понимаешь, есть я совсем не хотела… В доме было градусов сорок, не меньше. Платье липло к коже. Я держала пластинки и урночку. Эме открыл бутылку и радостно завопил, когда пробка ударила в потолок, разбив лампочку, и половина содержимого вылилась на пол. Я помогла все вытереть туалетной бумагой, потому что у Эме не оказалось ни швабры, ни тряпки. Посуду он сушил на бортике раковины. Белье и форму стирал раз в неделю с разрешения хозяев кафе на первом этаже. Квартирная плата включала эту услугу. Мы вкрутили новую лампочку. Солнце все еще поджаривало стены. Я предложила открыть окна настежь и устроить сквозняк, чтобы воздух за пару часов охладился. Я думала, что через два часа уже вернусь к себе…

Я останавливаю запись. У меня глюки или кто-то коснулся моего плеча? Увидев тень за спиной, я издаю вопль ужаса, и тень отпрыгивает назад.

– Не бойся! Прости, что напугал, прости, пожалуйста!

Я узнаю голос.

– Проклятье, Луи!!! Где ты был? Объяснишь наконец? Не лучший момент, чтобы появляться, как чертик из табакерки! В шесть утра на стадионе! Чтоб тебя!

– Прости, Аньес… Я был в Лионе, ехал мимо, узнал желтую машину Льеса на стоянке… Мне это показалось странным.

– Странным? Тебе не кажется, что уже две недели все очень странно? Не слышу ответа! Ты не находишь, что все странно?!

Плотину прорвало. Так, кажется, принято говорить. Я плачу. Извергаю все слезы моего тела. «Все слезы моего тела», – мама так говорила. Луи не решается подойти ко мне.

– Где ты был?

Он колеблется, переминается с ноги на ногу.

– Пытался найти отца Бланш… Но потерял след в Валансе. Потом отправился в Лион, чтобы побывать на могиле твоих родителей.

– Отец Бланш? В Валансе? Знаешь, как его зовут?

– Фамилия от рождения – Судковски… – едва слышно произносит он, как будто «тот человек» может нас услышать. – Левгени Судковски, – уточняет он.

Я потрясена.

– Как ты узнал?

– Подслушал разговор между Колетт и Бланш… Она уже жила у твоей тети. Я ремонтировал ее стиральную машину в не знаю какой по счету раз. Дерьмовый агрегат никогда толком не работал! Они забыли, что я в соседней комнате. «Смотри! – крикнула Колетт. – Смотри! О нем написали в газете!» Она прочла статью вслух, четко артикулируя. Журнал – не газету! – подобрала в зале ожидания одна из ее приятельниц. Это был «Новый детектив» за август 2003 года. На обложку поместили фотографию только что погибшей Мари Трентиньян. Вся Франция была в шоке. Когда журнал попал в руки Колетт и она обнаружила статью о Судковски, с момента публикации прошел год.

– Думаешь, он жив?

– Да.

– Почему ты искал его в Валансе?

Я слышу, как Луи шмыгает носом.

– За год до смерти Колетт, ее настоящей смерти, я решил найти этого человека. Нанял в Маконе частного сыщика, но ничего не вышло… Зря потратил кучу денег… А потом… В Валансе нашли женщину, убитую соседом. Неким Виктором Соша. Он был ее любовником. Полиция передала редакции фото Соша. Сыщик узнал его. Жертва сняла убийцу на свой телефон… Пресловутый Соша – вовсе не Соша.

– А кто?

– Судковски… Он исчез на следующий после убийства любовницы день.

Я роняю руки и едва не разбиваю урну – ловлю ее в последний момент.

– Что это? – спрашивает Луи.

– Тата́… Моя тетя. Часть. Маленькая. Немного праха. Остальное упокоится рядом с папой и мамой в Лионе.

На этот раз рыдать начинает Луи, и вот мы стоим вдвоем в холоде ночи, под дождем в центре стадиона, я в наушниках, прижимаю к груди урну. Никогда бы не включила такую сцену в свой фильм… Тем более что свет в ней отсутствует… День упорно не хочет заниматься, и я не решаюсь попросить Луи уйти, хотя мечтаю остаться одна. Прожить этот момент «без никого». Но умираю от желания услышать от Луи содержание статьи и все о Бланш. Особенно о Бланш. Пусть покажет фотографию состарившегося Судоро.

– Возвращаешься к себе, Луи?

– Да.

– Останешься на этот раз?

– Да. Навсегда.

– Сделаю, что собираюсь, и зайду выпить кофе.

– Ладно… – Он кладет руку на урну. – Буду тебя ждать.

Луи удаляется, и я кричу ему вслед:

– Думаешь, на поле есть место, где она хотела бы покоиться?

Он останавливается, идет назад, произнося названия команд, как будто перечисляет расписание матчей.

– Самая большая победа Гёньона, та, после которой команда оказалась на «Стад де Франс», это четвертьфинал чемпионата Лиги, матч Страсбург – Гёньон… Наша команда победила со счетом 2:0 19 февраля 2000-го… Последний гол забил Ксавье Коллен.

Он машет рукой.

– Я думал, моя Колетт отдаст Богу душу. Она не кричала, как делала всегда. Не вымолвила ни слова. Стояла прямо, как стрелка. Белая как снег. Сжав кулаки. В ее глазах светилась гордость. На губах была улыбка, значения которой никто не понял… У Колетт имелось две улыбки, печальная и радостная, но никто никогда не понимал, какой именно она нас удостаивает… 3 апреля играли против «Красной Звезды»… Не здесь. На другом стадионе. Сели в автобус вместе с Колетт и остальными тогдашними болельщиками. В финале – 2:2. Били пенальти. Ты только представь, как исстрадались наши сердца: удар, второй, третий, четвертый, и каждый раз отличаются вратари. Последний шанс: наш вратарь Ришар Тривино берет мяч соперников, покидает ворота, бьет последний пенальти и… забивает! В верхний угол! Гёньон побеждает 9:8… Этот удар вывел нас в финал, а Колетт издала крик, как попавший в капкан зверь. Странный. Один. Она держалась очень прямо, даже не бледная, а почти прозрачная.

Я прижимаю урну к груди так крепко, как никогда не обнимала Колетт при жизни. Колетт во плоти