Тата - Валери Перрен

минуте вратарь команды Гёньона в очередной раз отбил мяч головой, уподобившись то ли герою, то ли королю-оленю, и «Кузнецы» переломили ход игры, забив гол. Воздух содрогнулся и зазвенел, когда мяч оказался в сетке, и все вскочили в едином порыве. Даже маркиз. Он особенно усердствовал, кричал громче остальных. Некоторые болельщики махали флажками, другие разворачивали транспаранты, и Колетт тоже встала и начала хлопать. Ей до ужаса хотелось покричать, но она не посмела. На северной трибуне люди топали по листам рифленого железа, издавая адский грохот. Позже она узнает, что сидевшие там зрители выпивали в честь каждого гола и здорово нализались. Когда арбитр дал свисток на перерыв, у Колетт защемило сердце. Ей хотелось продолжения. Блэз взял ее за руку и потащил к буфету, не обращая внимания на отца и его приятелей. Казалось, люди со всех трибун собрались в одном месте. Голы завели мужчин, женщин и детей, во всех голосах звучала надежда. Сначала болельщики гёньонцев опасались развития событий, но теперь их команда выглядела сильнее и могла победить, забив гол после перерыва.

Ладонь Блэза вспотела и стала горячей, как только они оказались перед официантом и заказали два сэндвича и две апельсиновые шипучки. Молодой маркиз пробормотал, ища деньги в кармане:

– Как дела? Когда следующая игра?

– В среду, против Сен-Марселя, – ответил парень и протянул им еду.

– Спасибо, пока.

Блэз развернулся так резко, как будто увидел дьявола, и они пошли назад, прокладывая себе путь локтями.

– Как его зовут? – шепотом спросила Колетт у друга.

– Ален, – так же тихо ответил он, все еще потрясенный встречей.

– Твой Ален положил слишком много желтого в сэндвичи. Язык щиплет.

Они хихикали, наслаждаясь смесью вкусов оранжада, горячего хлеба и сосисок с горчицей.

Началась вторая половина игры, и Колетт почувствовала себя счастливой. Не из-за Блэза или вкусной еды. Она влюбилась в происходящее между игроками прямо у нее на глазах, в холоде и атмосфере всеобщего ликования.

Футбол словно бы соблазнил, зачаровал ее и, когда гёньонцы забили второй гол на сорок седьмой минуте, укоренил любовь в ее сердце. В тот день Колетт узнала, как это бывает: отобрать мяч на средней линии, пробежать вдоль всего поля, сделать передачу и послать мяч в сетку. Судьба, удача, Божие благословение.

48

6 ноября 2010

В восемь утра я вхожу в ворота дома Луи Бертеоля. Он живет на середине улицы Сен-Пьер, метрах в двухстах от сапожной мастерской. Влажный холод проникает в поры моей кожи. Низкое небо как будто подернулось ледком, но день все-таки занялся. Мне знакомы все уголки этого дома, тут ничего не изменилось. Жардиньерки, пергола рядом с гаражом для велосипедов, маленькая каменная мельничка – ее крылья до сих пор крутятся, садовая хижина, которую перекрашивают каждый год. Все содержится в идеальном порядке.

В детстве я боялась мадам Бертеоль из-за ее худобы. Она была болезненной женщиной и часто оставалась в постели. В прихожей всегда стояла миска с конфетами. Дочь Луи была старше меня, она уже окончила школу, поступила в институт, от нее всегда хорошо пахло, она была высокой, элегантной, и – главное! – у нее имелся жених. Мне тогда казалось, что предел мечтаний в жизни – обручение с Прекрасным Принцем. Господи боже ты мой…

Большинство домов на улице Сен-Пьер похожи друг на друга и часто смыкаются боками. Они принадлежали заводу, который в 90-х перепродал их частным лицам. На моей памяти Луи всегда жил здесь, он родился в этом доме.

Я стучусь, он откликается: «Заходи!» Пол в коридоре влажный, пахнет моющим средством с эвкалиптовой отдушкой. Луи затеял уборку. Стулья перевернуты и стоят на столе в столовой, погруженной в полумрак. Луи пьет кофе на кухне, лежащая перед ним газета открыта на странице с рубрикой «Спорт». Я машинальным жестом жму на кнопку, и желтый электрический свет заливает помещение. На стенах – часы и две свадебные фотографии: Луи с женой и их дочери с мужем, сделанная на тридцать лет позже. Прекрасный Принц здорово растолстел. Я улыбаюсь: Ты себя-то видела, Аньес? И это не помешало ему смыться. Еще одна улыбочка. Колетт снова умерла, благодаря ей я без конца мысленно улыбаюсь.

– Угощайся, – предлагает Луи, кивнув на кофейник.

Терпеть не могу «кошачьи письки». Привыкла к эспрессо.

– Слушай, Луи: я хочу купить у тебя дом на улице Фреден.

– На что он тебе?

– Сама не знаю.

– Придется поработать, если захочешь его облагородить…

– Не собираюсь. Он мне таким нравится.

– Ты могла бы купить себе в этих местах замок.

– Не хочу. Мне нужен дом.

– Этот домишко ничего не стоит…

– Ладно, куплю его у тебя за «ничего».

Он пожимает плечами, как будто хочет сказать: «Другой бы спорил, мадам…»

– Кстати, ты знаешь, кто живет в папином лотерейном доме?

– Антуан Эте. Когда-то был врачом. Работал в шалонской больнице, в отделении неотложной помощи. Теперь чинит и восстанавливает старые машины. Особенно ему нравятся такие, как у Льеса. У него их в саду штук десять. Белые, синие, оранжевые. Как цветы на поле. Он купил луг у одного крестьянина, чтобы держать там тачки. Выглядит очень красиво…

– Ты о Mehari?

– Да.

– Забавно, они и мои любимые… Папа их обожал. Он бы радовался, что они «поселились» рядом.

– Где ты развеяла прах?

– Всюду понемногу. Больше всего – на месте крайнего левого нападающего, – придумываю я.

– Левый нападающий?

– Эме Шовель.

– Почему ты заговорила об Эме?

– А почему ты краснеешь, Луи?

Он снова пожимает плечами – «Нипочему…»

– Нашла музыку для церемонии в Лионе? – Луи меняет тему.

– Еще не думала. Возьму какую-нибудь сонату в папином исполнении.

Он долго молча смотрит на меня. Выглядит печальным и усталым. Гладит газету кончиками пальцев, подбирая слова, и я его не тороплю. Наливаю себе чашку холодного кофе. Брр, гадость!

– Ты прослушала кассеты? – наконец спрашивает он.

– Не все. Пока. А ты слушал хоть одну?

Луи возмущен этим вопросом.

– Нет. Я бы никогда себе такого не позволил. Кассеты предназначались тебе. В самом конце она стала одержима этой затеей.

– Одержима?

– Думала только об этом. Я приходил и заставал ее перед магнитофоном. Она записывалась!

– Почему ты не позвонил? Не сказал мне, что она жива?

– Ты была в Америке. После смерти Бланш она взяла с меня обещание молчать. Заставила поклясться здоровьем дочери. Говорила: «Пока Аньес не в курсе, ничем не рискует!» А я волновался из-за Судковски – уж больно всесильным она его считала.

– Три дня назад я познакомилась с матерью Бланш. Она живет в Салланше,