Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

Его до дрожи пугали маленькие прооперированные тельца, измученные матери, сидящие возле кроваток в исподнем. Кормление из ложечки. Горшки. Детский плач.

Бывало, он возвращался домой и ночевал в своей комнате в Колпачном переулке. Хомяк плакал, когда отец собирался уходить. Марк затыкал уши и сбегал. Бесполезно: в Колпачном Марку тоже не спалось. Когда наконец освободилась его жена Лена и стала приезжать в отделение на ночь, Марк брал такси и приезжал в Королёв. Рядом с Машей он чувствовал себя немного спокойнее.

Иногда Маше удавалось самой посидеть с Хомяком несколько часов, не опасаясь при этом столкнуться с его матерью. Хомяк улыбался Маше обветренным, опухшим ртом. После операции из его маленького тела торчала пластиковая трубка, по которой оттекала какая-то мутная жидкость; потом эту трубку вынули, но Маша всё равно боялась прикоснуться к малышу, чтобы случайно не сделать ему больно. Когда Марк выходил подышать воздухом, Маша веселила Хомяка, как умела. Читала ему книжки с картинками, занималась с ним пальчиковой гимнастикой – играла в «уточек». Эта игра очаровала малыша – возможно, до ребёнка впервые дошло, что он может развлекать себя самостоятельно. Диалог «уточек» мог длиться десять минут и дольше, и такое удержание внимания у трёхлетнего ребёнка Маша считала серьёзным педагогическим достижением.

Врачи и прочий больничный персонал звали Хомяка так, как было написано у него в документах, – Георгием, Герой, Гошей, а одна медсестра именовала его Юрочкой, чем доводила Марка до белого каления. Хомяк не отзывался на незнакомые имена и доводил в отделении всех, от соседей по палате до врачей-дежурантов. Он разделил людей на своих и чужих и к чужим был беспощаден. В ход шло всё: от пинков до плевков, а лечащего врача Хомяк просто-напросто укусил.

В свои три года Хомяк не делал ни малейшей попытки освоить человеческую речь. Но природа наделила его хитростью, изобретательностью и умением чувствовать момент.

Однажды он удрал из отделения. Прежде чем сбежать, Хомяк затаился и целое утро был паинькой: съел завтрак, сам попросился на горшок.

– Я физически не способен находиться весь день в палате! – кричал Марк в ответ на выговор, полученный от старшей медсестры. – Могу я выйти, хотя бы в сортир?

Хомяк прибился к чьим-то чужим родителям и выскользнул в коридор. Вместе с теми же людьми он забрался в лифт и вышел на первом этаже. Ему удалось проскочить мимо охраны. Расчёт был тот же: сделать вид, что он выходит вместе со взрослыми, которые, не зная друг друга, полагали, что ребёнок едет в лифте с родителями.

В больничном дворе Хомяк задержался, чтобы поиграть с малышами, которых выгуливали тревожные матери, беседующие об одном и том же и каждая о своём. Ему очень понравился маленький зелёный динозаврик из киндер-сюрприза, которым играл какой-то другой ребёнок. Хомяк зажал динозаврика в кулаке и припустил по аллее. Ребёнок, у которого отобрали игрушку, заплакал.

Так Хомяка изловили и, пропустив через фильтр больничной администрации, водворили на прежнее место. Возвращение сопровождалось ликованием отца и фальшивым причитанием медсестёр.

Врачи не ошиблись: опухоль оказалась хотя и крупной, но доброкачественной. Послеоперационный период, со слов врачей, протекал удовлетворительно. Теперь возле ребёнка дежурила Лена, а Маше оставалось только сидеть в машине, припаркованной возле больницы, и ждать команды Марка, которая могла быть любой: например, съездить в супермаркет, привезти для Лены минеральной воды, оставить покупку в приёмном покое и быстро убежать, чтобы Лена не заметила её прихода.

Иногда Марк в присутствии Маши держался напряжённо. Его раздражал любой резкий звук, любое неуклюжее слово.

– Тебя всё достало, да? Поэтому у тебя такой кислый вид? Достало? Ну, говори честно!

Переубедить его было невозможно.

– Я всё про тебя понял. Я тоже тебе надоел, грязный, старый. Помощница хренова! Лицемерка. Тебя задолбала моя нищета и мой больной ребёнок! Так? А ну катись отсюда… Питерская барышня, принцесса, твою мать! Чтоб духу твоего здесь не было, поняла?

– Дурак.

– Пошла вон.

– Сам пошёл вон.

– Пошла вон, я сказал!

– Сам пошёл.

Они стояли в коридоре и препирались, а вокруг ходили люди в халатах, белых и махровых, а некоторые в ситцевых. Проезжали дети на колясках, с возничими за спиной, боевые колесницы больничного войска.

– Ты кусучая мышь.

– Я очень кусучая мышь.

– Ты придёшь завтра?

– Приду.

– Мышь, я завтра уезжаю отсюда по делам. С ребёнком будет сидеть Лена. Ты раньше семи вечера не приходи, ладно?..

К концу августа Хомяк уже встал на ноги; из больницы его забирала Лена. Жена Марка смогла наконец взять отпуск, и теперь она всё время посвящала больному сыну. По какой-то причине Лена почти полностью устранила Марка из своей жизни и из жизни ребёнка; возможно, причиной была очередная ссора. После двухнедельной хандры Марк смирился со своим положением и наконец-то вернулся к своему нормальному расписанию: к чтению, сну до полудня и работе над текстами для портала «Столица».

Последнюю неделю августа Маша помнила очень отчётливо: это были самые светлые дни минувшего года. Тогда ей казалось, что до их воссоединения с Марком осталось каких-то полшага.

…В один из таких дней Марк ждал Машу на аллее, ведущей к центральному входу в парк Коломенское. Он тоже был свободен: материал для колонки уже не висел над ним дамокловым мечом.

– Какой сегодня день недели? – спросил он.

– Четверг.

– Удивительно. А воздух пахнет так, как будто нынче суббота.

Горячая рука Марка лежала на Машином бедре – и Маша удивлялась, куда делось её вечное смущение. Нельзя обниматься на людях, говорила бабушка Нина Александровна. А тут никто не спрашивал, можно или нельзя, – Машу просто взяли и повели по парку, будто так и надо.

Сверху, на ветках, и внизу, на земле, – везде, за поворотом на аллею или возле спуска к воде, – царствовали яблоки, мягкие, желтоватые, с красными бочками, или жёсткие, зелёные, гремящие. Они падали в траву, мокрую от росы.

Обувь быстро промокла, и тогда Марк постелил на землю свою огромную куртку. Маша растянулась на ней – животом вверх, так, как валятся наземь яблоки, – и Марк устроился рядом. Сквозь арки сухих травинок и тусклых осенних цветов два человека смотрели на небо. Мокрые кеды стояли рядом и сушились. Солнце припекало, в траве гремели кузнечики. Травинки щекотали лица, над цветочными чашечками летали насекомые. Одна стрекоза уселась на колокольчик. Маша двинула пальцем – цветок покачнулся; стрекоза нервно дёрнулась и смылась.

Речь Марка окутывала всё вокруг – речь, закипающая