Назови меня по имени - Ольга Николаевна Аникина

Несмотря на то что Алёшина внешность ничем не была примечательна, молодой человек был умён и обаятелен, и главное – он не скрывал от собеседника свои искренность и неравнодушие. Другие девочки из обоих выпускных классов тоже поглядывали на Алёшу с интересом. Маше хорошо запомнилась сценка, которая произошла в школьной столовой.

Ученицы из 11-го «А» сидели совсем близко от стола, за которым обедали учителя. Девушки поправляли макияж и пудрились. Кажется, они только делали вид, что ели: порции стояли на столах нетронутые, картошка считалась высокоуглеводным продуктом, а котлеты ученицы слегка поковыряли с самых краешков и оставили остывать на тарелках. Старшеклассницы в основном налегали на салат из капусты. Спорили, сколько калорий содержится в салатной заправке и сколько получится энергии, если перевести энное число калорий в килоджоули.

– А вот парни, интересно, считают, сколько чего съели? – спросила Катя.

– Не считают, – со знанием дела ответила Алёна Прудникова. – Парни даже анаболики специально едят. Чтоб кубики на животе нарастали.

Ещё одна девочка, светленькая и вертлявая, подпрыгнула на стуле.

– А я знаю, кто из ребят считает каждый килоджоуль. – Она хихикнула.

Катя и Алёна повернулись к собеседнице.

– Девятов! – тараторила светленькая. – Я видела: он ест капусту или рис, а вот рыбу, например, вилочкой отодвигает, с таким видом, знаете…

Девушка не заметила, что за спиной у неё как раз в этот момент проходил Алёша. Молодой человек держал в руках поднос, на котором стояли точно такие же салат и компот. Алёша на секунду остановился, потом обошёл стол и занял свободное место напротив Кати.

– Точно говорит, – кивнул он блондинке. – Я могу, как верблюд в пустыне, не есть три дня подряд. Или питаться одним только рисом.

– Потолстеть боишься? – подколола Прудникова.

Алёша пожал плечами и отломил кусочек хлеба.

– Нет, просто на рыбу у меня аллергия. Но вообще, считается, лучше выходить замуж за аллергика.

Кто-то из девочек хихикнул, улыбнулся и Алёша.

– Я серьёзно, – продолжал молодой человек. – Аллергик не пьёт, печень бережёт – это раз. Не курит – два. И третье: он ест только самую простую пищу. Одни сплошные выгоды…

Подслушивать дальше было глупо. Маша встала из-за учительского стола и поспешила убрать за собой грязную посуду. Проходя мимо весёлой группы одиннадцатиклассников, она заметила, как к девочкам подошёл Красневский. Катя поднялась ему навстречу, подхватив за ремень свою сумку с розовыми нашивками. Чем закончился разговор учеников, Маша не знала. Она отметила только, как Красневский с завидным упорством уводил Катю подальше от компании, центром которой внезапно сделался Алёша.

Круг общения Кати Бояриновой, по непонятной для Маши причине, был весьма ограничен: из всего класса девушка дружила только с Алёной Прудниковой – модницей и выскочкой – и с Красневским. Маше иногда казалось, что оба Катиных друга – и Алёна, и Данила – выбрали её сами, не спросив, нуждается ли Катя в их обществе. Девушку позвали, поманили – и она великодушно сделала шаг навстречу. Оба её визави, каждый по-своему, гордились своим положением возле первой красавицы класса, но одновременно, кажется, ещё и управляли ею.

Катя, в отличие от других девушек-выпускниц, по мере взросления не становилась ни раскованнее, ни общительнее. В табеле за десятый класс у Кати были почти одни пятёрки – за исключением нескольких четвёрок по точным предметам, но, будучи сильной ученицей, на уроках она почему-то предпочитала отмалчиваться. Маше казалось странным, что одарённая девушка с яркой внешностью добровольно выбрала роль невидимки, которая постоянно скрывается в тени своего яркого бойфренда. Уж не давит ли на неё Красневский, спрашивала себя Маша и не находила ответа.

После того случая в столовой Маша убедилась: пожалуй, Данила оказывал на Катю весьма сильное влияние. Бояринова даже оставила недопитым свой компот – внезапно отодвинула стакан, из которого только что пила, и пошла за своим парнем, словно привязанная к нему какой-то невидимой верёвкой.

Глава 5

Для оформления задника сцены актового зала Алёша хотел использовать стилизации под рисунки Пушкина, знаменитые наброски пером, сохранившиеся на полях его рукописей.

– В нашем зале чёрно-белые картинки смотреться будут гораздо лучше, чем цветные, – сказал он, когда рассказывал концепцию проекта.

Маша понимала, о чём идёт речь. Школьный актовый зал отремонтировали очень неудачно: стены в нём стали почему-то малиновыми, хотя, судя по номеру колера, краску завхоз выбрал правильную, неброского сиреневого оттенка. Завхоз разводил руками и предъявлял документы на закупку материалов. Директриса связывалась с заводом-производителем лакокрасочных изделий, писала жалобы в Союз потребителей, но, так как работы были произведены, а краска использована по назначению, возмещать школе ущерб никто не спешил, и до следующего лета малиновый зал решили не трогать. Бархатный синий занавес смотрелся в нём аляповато, но его всё-таки оставили, а салатовые шторы срочно сняли и на их место повесили белые. Новые портьеры купили на родительские деньги, собранные срочным порядком; семья Красневских снова оказалась на высоте, выплатив большую часть суммы.

В таком зале на сцену можно было устанавливать только чёрно-белый задник, и Маша полностью одобрила Алёшину идею.

Второй раз о Пушкинском празднике Маша вспомнила за несколько дней до мероприятия. Когда она сосчитала дни до десятого февраля, у неё даже сердце заколотилось. «Ну и ну, – подумала она, – вот будет номер, если Алёша отнесся к заданию так же, как я сама». Она бросилась звонить Алёше.

– Уже почти готово, – ответил он. – Хотите посмотреть, что получилось?

Мастерская художника Кайгородова находилась на последнем этаже старого серо-жёлтого семиэтажного дома неподалёку от станции метро «Динамо».

В советские времена этот квартал был задуман как Городок художников, но в девяностые годы прошлого столетия большинство квартир, изначально оборудованных как мастерские, выкупили люди, далёкие от искусства. Дети и внуки сделали в помещениях евроремонт, мало что сохранив от прежнего богемного духа. Остались только единичные осколки прошлого вроде дяди-Колиной студии, обстановка которых не менялась последние сорок – пятьдесят лет.

Двор, где в самом уголке, возле арки Маше удалось оставить свою «тойоту», чем-то напомнил ей дворы родного города недалеко от Московского проспекта. Только само пространство, заключённое между стоящими под углом жилыми домами, было куда более широким и светлым, чем в Петербурге. По периметру детской площадки приткнулись несколько автомобилей, среди них – ржавая «Волга» без номеров и покрышек.

На дверях подъездов висели домофоны старого типа. Чтобы попасть внутрь, требовалось повернуть две круглые ручки и с их