С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

Бхрамарбар Рей Махапатра. У них в усадьбе ворота были из металла, который на колокола идет. Заминдарство отменили, дом заминдаров обвалился — но кто же их по имени не знает? Мы все от отцов и дедов их слуги верные. Я и на свадьбе был, когда старший заминдар на этой госпоже женился. Как вчера помню, а уже лет двадцать пять прошло. А когда мы за невестой отправились, в ее деревню, какая драка славная вышла с ее родней и односельчанами. Человек тридцать побили, но дрались-то люди, у которых деды воинами были, поэтому никто не побежал жаловаться. Привезли мы невесту к нам в деревню, поезд был богатый, и свадьбу справили пышную.

— Чаукидар, ты так и не назвал нам имя ее мужа!

Старик опешил.

— Да он и сам сюда идет! А зовут его Браджакишор Бхрамарбар Рей Махапатра.

— Вот это нам и нужно было знать. Спасибо. А вы, госпожа, пройдите к тому столу, и там девочка поставит вам на большой палец левой руки чернильную отметку. Это не больно, вреда не будет, дня через два пятнышко сойдет.

Мать Пеми двинулась в указанном направлении. Девчоночка засуетилась и поставила ей на палец большую чернильную отметину. Получилось очень некрасиво, но мать Пеми пришла в радостное возбуждение, будто это не уродливая клякса, а некий символ высокого положения, в которое ее возвели. С таким же чувством брала она бюллетени. Ей на миг почудилось, что это грамоты, навеки закрепляющие за ней высокий титул, поместья, власть. Разъяснения, как поступать с бюллетенями, она пропустила мимо ушей — она уже столько раз слышала, как их повторяли другим избирателям, пока находилась на участке.

Прочувствованная речь старого чаукидара, рассказавшего чиновникам из города о славном прошлом заминдарской семьи, словно перенесла мать Пеми в это прошлое.

По правде говоря, ничего из прошлого на ее долю не досталось. При жизни родителей мужа она проводила время в замкнутости женской половины дома. После их смерти, получив возможность осмотреться по сторонам, никакого благосостояния она уже не увидела — дом грозил вот-вот обвалиться, от заминдарских владений остались лишь жалкие клочки, да и те были семье скорей утешением за утрату былой власти, чем подспорьем в жизни.

Зато рассказов о славном прошлом знатного рода, в который ее взяли, она наслушалась вдосталь — об этом ей без конца твердили все.

Она переминалась с ноги на ногу перед столом, пока ей подробно втолковывали, что надо делать с бюллетенями в кабине, запинаясь на каждом шагу, шла к кабине — и все это время витала в облаках воображения, и сердце ее наполняла гордость. Мать Пеми больше не была обыкновенной крестьянкой, а стала почти принцессой, старшей невесткой богатого и могущественного заминдара, потомка семьи, чья родословная уходила в глубь столетий. Она воочию видела родовое поместье во всем великолепии, о котором ей привелось только слышать, она окидывала взглядом окрестности — не было во всей стране человека столь богатого и могущественного, чтобы не пал он ниц перед заминдарской властью, и чего ни пожелали бы заминдары — все отдавалось им безропотно.

Мать Пеми видела и себя окруженной роскошью и преклонением. Она тоже была членом прославленной старинной семьи и сейчас жила в пору ее расцвета. Все, кто окружал ее, делились на господ и тех, кто им служил; одни выслушивали славословия, другие — их возносили; эти поливали потом поля, растили рис, собирали урожай, сносили его в господские закрома, а те жили в богатстве и холе, и делать им ничего не нужно было.

Конек крыши дома, где жили господа, вздымался на три метра, ко входу вели крутые ступени из резного камня…

Матери Пеми чудилось: стоит она на верху лестницы, а у самой нижней ступени застыл чаукидар Ганга Малик, перегнулся пополам в униженном поклоне, шарф с шеи до самой земли свесился, а она смотрит на его голую спину, созданную, чтобы терпеть палящее солнце, и дождь, и холод. Ганга Малик стоит босой, его ступни как раз предназначены месить жидкую грязь рисовых полей, ходить ради господина по колючкам, а потребуется — так и по углям горячим. Мать Пеми ясно видела времена, когда он и ему подобные существовали лишь для того, чтобы сладко жилось ей и таким, как она. Она пребывала в блаженстве, она испытывала щемящую нежность к матери Ранги и матери Палуни, и не только потому, что они ее не бросили в трудную минуту, а из-за их знатности, которая сейчас была всего важней и соединяла их.

Мать Пеми подходила к кабине для голосования, и вспоминалось ей, как ее предки, знать и владельцы поместий, выезжали на церемонию вручения знаков власти каждому новому радже и как раз в году, в назначенный день, устраивались такие же церемонии, только без раджи, в их собственных поместьях, да и другие празднества тоже.

Она знала: нет в стране больше ни раджей, ни заминдаров, но все равно есть правительство, и ему принадлежит власть, которой раньше пользовалась знать.

Сейчас она на пороге свершения важного дела, думала мать Пеми, она должна помочь утверждению власти.

Ясно сознавая исключительность своего положения и важность предстоящего ей поступка, мать Пеми обернулась, бросила взгляд через плечо… И будто что-то в ней оборвалось. Стайка женщин только что вошла в дверь и выстраивалась в очередь у дальнего стола. Первой в очереди, одетая в белоснежное, свежевыглаженное сари, стояла прачка, мать Будхии. За ней — ее невестка, жена Будхии, которую он вывез из города и которая умела одеваться по-городскому. Невестка и сейчас была в нарядном сари, и так оно ей шло! Потом мать Пеми увидела в очереди мать Содари, женщину низкой касты хади. Этих хади в деревне нанимали мусор вывозить, а тут и на ней было новехонькое, ни разу еще не стиранное сари в красный букетик. Мать Содари тщательно расчесала свои густые волосы, намаслила их, разделила ровным пробором и уложила узлом на затылке. Масла она не пожалела: голова сверкала как лакированная, и даже лоб блестел.

— Мы голосовать хотим! — объявила какая-то женщина.

— Одну минуту! — весело откликнулся человек из-за стола.

Мать Пеми застыла на месте, не в силах отвести от них глаз. Картина жизни, в которой она была знатной женщиной, занимавшей положение исключительное, растаяла и исчезла. Ни родовитой семьи, ни власти, ни богатства — одна из всех, такая же, как все, как эти мусорщицы и прачки.

Бородач увидел, что она не входит в кабину, и что-то шепнул другому. Тот поспешил к матери Пеми.

— Что-нибудь нужно, госпожа? — спросил он.

— Ничего, — сухо ответила она.

— Тогда пройдите,