Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

– Всегда хотел так сделать. – Он кивнул мне, развернулся и пошел в темноту.

Сначала было тяжело, но с каждым шагом движение давалось легче. За зданием вокзала торчал одинокий жигуленок, подпираемый долговязым шофером, курившим лихо заломленную папиросу.

– Чё, поехали? – спросил шофер.

– Поехали, – кивнул Скворцов.

Мы стояли и смотрели на удаляющиеся фары. Лариса была… не знаю, как описать. У нее светились глаза, от нее шибало электричеством. Что это – ярость, радость, боль или еще какая эмоция, я понять даже не пыталась.

– Между прочим, – сказала она, – никакой станции Зима на самом деле нет. Днем ее просто не существует, поэтому поезда сюда приходят только ночью.

– А Евтушенко? Он-то тут жил. И не только ночью, наверное. И те, кто знал Евтушенко, тоже видели его…

– Ха! – Лариса не могла не оставить последнее слово за собой. – Так Евтушенко-то тоже не было. Его придумали шестидесятники.

– Был, – сказала я убежденно. – Я его видела и даже трогала. Но я не об этом. Я днем обработала опросники Скворцова. Ты бы как-то поосторожней с ним. По миссисипскому опроснику для комбатантов – он полный псих. А ты его пяткой в бочину и не только…

Впереди заворочался, потянулся хвостом вагонов наш электровоз. Начинались последние сутки пути. О Скворцове мы больше не говорили, только ночью Лариса перевесилась со своей полки и с того же места, на котором закончила, ответила:

– Он мне не опасен. Даже когда у него эти приступы, не опасен. Просто бесит немного.

Так мы доехали до Иркутска. Дальше поезд шел уже без нас, а мы отдыхали сутки и отправлялись обратно уже с другим составом и другими «мышками», к которым, я надеюсь, не будет оснований применять методики, специально разработанные для участников боевых действий, получивших по факту и итогу посттравматическое стрессовое расстройство. Таких, как я, например.

Глава 20

Черное Рождество

Квартира была огромная, хотя двухкомнатная. Спущенный с поводка Финн тут же убежал обследовать. Он тоже был поклонник натурального стиля, нагота хозяев его совершенно не смущала.

– Сбежим? – предложил Влад, когда хозяйка, снабдив гостей тапками, отправилась ставить чайник. – Или просвещай, чего там про Хайнлайна.

Илья пожал плечами:

– Милые люди. Просто голые. Ну, это у Хайна есть роман «Чужак в чужой стране». Тут, считай, ролевая игра. И тебя, кстати, никто насильно не раздевает.

Он подхватил звякнувший стеклом рюкзак и пошел в комнату. Влад подумал, что для побега надо сперва отловить волкособа, а это дело небыстрое, да и выглядеть будет по-идиотски.

В комнате Никита вполголоса рекомендовал Илье душ, пока вода горячая:

– Вы же на собаках шли, после этого помыться – первое дело.

– На собаках. – Илья снова хмыкнул. – Да, в каком-то смысле на собаках. Мы на этих собак, прикинь, почтово-багажный застопили[70].

Из глубины квартиры раздался короткий лай, и в коридор, где Влад все еще боролся с искушением сбежать, выскочил Финн с придушенной крысой в зубах. Крыса была здоровущая, под стать здешним габаритам, и, по счастью, совершенно не выглядела домашней.

Похоже, бегство отменялось. Да и хозяйская нагота после пива-чая-водки отодвинулась на второй план тяжелым осоловением.

Влад, благо хозяева не просто предлагали, а настаивали, сходил в душ, но легче не стало. От горячей воды он внезапно понял, что в дороге ужасно, просто чудовищно замерз. А еще хотелось спать. Уснуть и проспать неделю. И видеть сны, про мальчика, бегающего по лужам, про пулю, которая все равно его, Влада, найдет. Может, не скоро, а может, возьмет и постучится прямо в эту рассохшуюся, с заскорузлым от напластований краски шпингалетом дверь.

– Ты долго? – крикнул Илья.

– Сейчас.

Выходя из ванной, он все же натянул джинсы с тельняшкой. Голым было некомфортно. Во всяком случае, пока.

На кухне Аня варила борщ с привезенной путниками тушенкой. На фоне панорамного, совсем не кухонного окна, за которым опадал пушистый, медленный снег, ее нагота выглядела великолепно.

Влад теперь уже без стеснения разглядывал ее ладную крепкую спину. Под ногами волновался от запахов съестного Финн. Вылизанная до зеркального блеска банка не удовлетворила его молодой растущий организм.

Илья с Никитой жарко обсуждали сравнительные характеристики вашего и нашего пива.

* * *

Маня прикрыла глаза. Она устала. Сильно. Чрезмерно. У нее не осталось сил. Когда она просыпалась, ощущение было, что всю ночь ворочала горы. После работы она теперь каждый день торопилась к Ирине, сидела, развлекала легкими необязательными разговорами, чего-то делала по хозяйству, заваривала травяной чай и уезжала последним автобусом.

Нина все это время куролесила у бабушки. С болезнью подруги дочку Маня забросила и иногда с ужасом представляла, что Нина выросла беспризорником и предъявила матери за это. «Видимо, придется как-то потом заслуживать прощение», – думала Маня. Когда – в смысле после чего – наступит это потом, думать не хотелось.

Садясь в автобус, она первым делом надевала темные, совсем непрозрачные снаружи очки. Однажды только забыла, а еще и подняла глаза на развыступавшуюся на тему «уступите место» тетку. «Надеюсь, не до инфаркта», – думала Маня, сойдя не на своей остановке.

Бабка Мани была ведьма. Это все знали. Когда (а бабке было уже хорошо за восемьдесят) перестала справляться сама и переехала жить к ним в родительскую квартиру, первым делом заявила: «Со мной тараканы не живут». И действительно, тараканы, от которых прежде спасу не было, ушли в один день и навсегда. Еще бабка говорила: «Бог создал небо и землю, а черт – чудиновскую се´мью». Вроде в шутку, а может, и нет. «Взгляд черный, – наставляла Маню одна из старинных бабкиных знакомиц, – у нас в деревне про нее еще с тех времен говорили, про взгляд-то».

Бабки давно нет, а у самой Мани глаза голубые, но, когда приходит беда, она чувствует, как в ней шевелится на дне то самое, чудиновское, черное. Хоть бы помогало еще, а то вот она, беда, пришла и не уходит. И не уйдет уже.

Тяжело поскрипывая гармошкой[71], тащится по мосту автобус. Ему все равно, что кто-то где-то умирает. И Мане все равно. Нет, не так. Ей просто ничего не хочется. Надеяться, жить. Просто все эти дни даже странно подумать, что можно чего-то хотеть.

– Привет, как ты сегодня? – спрашивала Маня с порога.

Ирина улыбалась.

– Знаешь, – говорила она, – от меня только что ушел магистр. Жаль, ты не застала… Я, правда, не знаю, какой он на самом деле магистр, но представился так. Говорил, что рак излечим и мне надо представить, как маленькие человечки