Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

жизнь? – Мужик отсалютовал кружкой. – У бабы моей дом свой. И псина. Бертой, сука, звать. Псину. На хер бабу. И вот ты, Финн, мог бы повести себя по-джентльменски. Обрюхатить оторву. Может, за ум возьмется. Унты новые, только-только от хантов привез, сгрызла, сука!

Финн слушал, кивал, свесив набок розовый язык. Потом вдруг вскинул голову. Где-то снаружи лязгнули сцепы, вагон вздрогнул и поехал, Владу показалось, сам собой. Без тепловоза, без царя в голове, в темноту. Ну и пусть!

– Давайте знакомиться, – предложил Илья. Назвался, представил Влада.

– Миха я, экспедитор. – Хозяин купе скинул одеяло. – Все, пошло тепло. Этот, кстати, тоже экспедитор.

– Семен, – представился второй, – будем дружить, епта!

Поезд вышел на разгон. Мелькнула и канула за спину сияющая огнями сортировочная, мимо окна полетели заснеженные елки.

Илья расчехлил гитару, подкрутил колки и тихо запел. Он всегда так делал в компаниях. И песни выбирал не застольные, привычно-общие, а неизвестные людям. Влад так и не выяснил, сам он их писал или брал где. На вопрос Илья отвечал то так, то этак.

Сейчас вот снова завел прежде не слышанную:

Он пел, летел, считал, читал. Он как велосипед и велосипедист, У него много друзей и птиц, Рыб, даже больше рыб. Он видел Байкал и Тимбукту, Он встречался со львом и тигром, но никогда Не умел, вообще не умел Говорить на одном языке С девушкой! Он выбрал немую И с ней прошел ад и рай. Север прошел, Восток, Джелалабад, Сомали. Молчала она, он говорил, так и шли. Но когда где-то в Африке, В деревушке, под баобабом Старый шаман Сказал: «Могу излечить твою Хворь». Она кивнула и получила Голос. Он испугался и сбежал. Он плыл без корабля в море, Он забрался в такую тайгу, Что черт знает где, Но она уже ждала его там. С улыбкой сказала: «Люблю»[62].

– Вона как, – сказал Семен. – Слышь, а такую песню знаешь, только слов я не помню, длинная такая, про Север?

Илья подумал и запел:

Мы стояли с пилотом Ледовой проводки…

– Эта? – Илья поправил гитару и улыбнулся.

– В натуре, ну ты… – Вид у Семена был несколько обалделый.

…и много друзей. Отчего же мне снится Белый берег Чукотки И какой-то кораблик На зеленой воде[63].

Влад вздохнул. Оказывается, последний куплет он слушал без воздуха. Финн сидел, навострив уши, ему тоже понравилась песня про Север.

– Родина, епта…

Когда из фляги вытрясли последние капли, Влад смущенно развел руками:

– Мы – всё.

– Фигня, – отмахнулся Миха-экспедитор. Он только что вскрыл банку тушенки и разогревал ее на своей приспособе со свечкой. – Вон, на полке. Вынимай, Сэмэн.

Семен встал ногой на алюминиевую приступку и стащил с багажной полки зеленую двадцатилитровую канистру, судя по весу полную или близкую к тому.

– Магистраль херово пашет, мы без подогрева сдохли бы.

– В Вятке достали, – похвастался Миха. – «Люкс». Нежнейший.

И были нежнейший спирт «Люкс» и паршивая китайская тушенка, после подогрева почти полностью перешедшая в жидкое состояние. Были пакетики «Липтона», про который все сошлись, что он не чай, но надо ж, сука, что-то пить, и редкие промельки сиреневых ртутных фонарей за окном. Начиналась «средняя полоса».

На станции, где снова застряли на несколько часов, Семен учил Финна:

– На людей не лай, они с сумками, а на ментов можно!

Влад смотрел на них и думал, что уехал, никому не сказавшись. А там остались бабушка, осталась Ирина с чужим ребенком и страшным диагнозом. А он взял и уехал. Еще и Финна с собой потащил.

– Да, Финн?

Волкособ безмятежно помолотил хвостом по серому перронному насту, соглашаясь с хозяином.

В Питер они прибыли ранним утром, выпили по маленькой по случаю удачной дороги, Семен продиктовал Илье свои кировские координаты. Влад отдарился Сашкиным домашним телефоном. Реальность воспринималась фрагментарно и покачивалась.

Было промозгло. Не по-уральски, не по-северному, а как-то наособицу, хотя объяснить словами разницу Влад бы не смог.

Семен бухтел в насморочный нос:

– Если жена будет возникать, пошлем на фиг! Ты, Илюш, песенки нам споешь, а она что может? Детей рожать!

Наконец попрощались.

Влад все пытался представить ситуацию, способную забросить его на восточный край бескрайней. Разве что приспичит перейти границу.

Все пространство Питера в сознании Влада было расчерчено каналами и реками, сейчас, понятно, замерзшими. Однако, выйдя из вокзала, они не заметили ничего похожего на близкую воду.

– Мы куда? – спросил Влад, ежась.

Финн тявкнул на погоду, но это не помогло.

– Сейчас, – сказал Илья, трезвея на глазах, сунул руку за пазуху и вытащил свой лингушник. – Будка нужна.

«Живая» будка отыскалась в трех кварталах, и она уже была занята. Из-за выбитого стекла неслось:

– Мы успеем, голубка, ты пока почитай самую большую книжку и береги ножки.

Лязгнул рычаг, и из будки бодро выкатился невысокий кругленький абориген в пуховике и растрепанной кроличьей шапке. Оглядев ожидающую у двери компанию, он воздел к небу палец и изрек:

– Женщина! Никогда не женитесь, парни, если не уверены. – Помолчал. – Тебя, хвостатый, это тоже касается. – И потопал куда-то по своим утренним делам.

Илья выгреб из кармана несколько жетонов и отправился звонить. Влад закурил. Это создавало иллюзию тепла, но, увы, не само тепло. «Плюнуть и обратно на вокзал. К черту этот Питер. Что я, в Эрмитаж собрался, что ли…» В рюкзаке последней связью с родиной булькало и позвякивало пиво. Выпить – и связь порвется. Из Питера не возвращаются. У Ильи есть такая песня. И всего-то надо – выпить булькающие в рюкзаке «Викинг» и «Губернское». Порвать последнюю связь.

– Есть вписка. – Из будки выглянул Илья. – Поехали быстро, пока не околели.

Они вернулись к вокзалу и спустились в метро.

На эскалаторе Финн начал вдруг тормозить, упираться. Заскулил, гавкнул, вызвав обвальное эхо, и, выслушав его, успокоился. Вагон так и вовсе его не заинтересовал. Он улегся, всем видом показывая: мол, знаем мы эти поезда.

А Влада метро разочаровало. Скудно, грязно. Никакого сравнения с московским, короче. Оставались люди. С момента приезда у него не было еще возможности поразглядывать этих, если верить мифу, охренительно культурных питерцев, понять, в чем их инакость. Не пялиться же беззастенчиво по сторонам.

Влад стоял и смотрел на отражение нутра вагона в оконном стекле.

Инакость, пожалуй, присутствовала. Малоуловимая и еще меньше выразимая словами. И не в том дело даже, что трое из пяти находившихся в поле зрения попутчиков читали, хотя в родных палестинах такого не встретишь. Не в выражениях лиц, жестах. Может быть, довлел сам миф? Эту мысль Влад додумать не успел.