Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

эпохи интернета, мобильников и демократии. Точнее, вечные хиппи. Беглецы от системы, от ласкового, незаметного давления среды, от готовых ответов и схем. Я попыталась найти более точную формулировку и не смогла. Вертелось что-то, но я же не философ, в конце концов, я даже не Лариса – человек мгновенной взбалмошной идеи.

Дойти до страшного вечного вопроса «а кто же я?» я не успела – надо было задраивать вагон, – а потом отпустило. Мы на двоих с половиной (Скворцов присутствовал, но не участвовал) поели взятых из дому вкусняшек и улеглись досыпать до утра. Перегон был длинный, заняться, пока «мышки» не проснутся, нечем. Я думала было уйти в тамбур почитать – вдруг этой парочке надо, но Скворцов почуял, опередил и ушел в свое купе. Лариса сделала вид, что так и было задумано, я сделала вид, что поверила, и полезла спать.

* * *

Скворцов привычно взгромоздился на верхнюю полку, лег, закрыл глаза и сделал вид, что спит. Не для окружающих, мнение кого-либо на эту тему его не интересовало, а для себя самого. Иногда удавалось убедить психику и действительно уснуть. Иногда, как вот сейчас, включался гребаный Робеспьер, сиречь аналитик. Включился и давай вынимать из памяти симптомы предполагаемой Ларисиной болезни. Параллельно память заносило. Так заносит лихача на гололеде. Сейчас вот вспомнилась купленная в коммерческом ларьке в году, кажется, девяносто втором настоящая данхиловская трубка. Деньги за нее продавец просил настолько смешные, что Скворцов и задумываться не стал, купил сразу.

Тема торговли под стук колес отфутболила память к давно покойному магазину «Железнодорожник», таившемуся за насыпью, между легендарной студенческой пончиковой и дендрарием. Скворцов заходил туда не раз и не два, больше на экскурсию, чем в расчете что-то купить. А продавались там, помимо мелкой галантереи и железнодорожных аксессуаров, например, настоящие керосиновые лампы «летучая мышь», чугунные печные дверцы и прочие удивительные вещи. Что-то в этом магазине было от сельпо, что-то от комиссионки, впрочем в те времена многие магазины выглядели странно. После импортного баночного пива в отделе грампластинок и оригинального диска «A Hard Day’s Night»[66] в деревенском лабазе он не удивлялся уже ничему. «Железнодорожник» одарил Скворцова отличным бритвенным станком и универсальным ключом проводника, который потом не раз пригодился. Теперь от всей этой роскоши осталась только бритва. И не привычная «Жиллетт платинум», а та, которая Оккама. Однако, увы, ничего путного отрезать не удалось.

* * *

Утром вагон был безлюден, только у туалета отирался в ожидании юноша бледный. Я просочилась мимо. Вы как хотите, а мне нужен нормальный кофе, который дают в вагоне-ресторане.

Через сорок минут я вернулась уже полностью довольная жизнью и обнаружила, что жизнь психвагона началась. «Мышки» сидели и добросовестно ставили галочки в бланках. На меня косились не без трепета: видно, Лариса навела шороху. Интересно, где она сама? А, нет, знаю где.

Скворцов сидел в служебном купе и заполнял Миссисипский опросник[67]. Лариса расположилась на той же полке и пинала его босой пяткой в бок.

– Не люблю равнины, – сказал он, увидев меня. – Наверное, травма какая-то. – (Лариса снова пнула.) – Я как-то ехал на автобусе, вышел ноги размять, а вокруг все плоское. Земля, небо, трава. Все, короче, как грудь у некоторых.

– Например, у тебя, – сказала Лариса.

– Например, у меня, – согласился Скворцов. – Так вот, меня чуть не затошнило.

– Просто ты привык к горам. Тебе они снятся. Правда снятся?

Скворцов не ответил, но по глазам было видно… Черт его знает, что по ним было видно. «Что-то», – сказал бы любой нормальный психолог. За окном промелькивал заснеженный лес. В общем-то, этот пейзаж будет и сегодня, и завтра, и послезавтра. Если бы я имела соответствующий талант, занялась бы проблемами дорожного гипноза. Наверняка такой существует.

– Этот тоже готов. – сказал Скворцов, отодвигая бланк. – Плутчика и копинг-стратегии[68] я заполнил раньше. А теперь мне нужно… пиво. – И он ловко выскользнул из купе, увернувшись и от Ларисиной пятки, и от всего остального.

Оставлять себя на растерзание подруге я не решилась и сбежала заниматься непосредственной работой проводника. Когда Лариса отойдет, вернусь в купе и обработаю тесты. Ночью будет Зима, а мне бы еще опросить Скворцова.

Я пропылесосила дорожку и купе, подбросила в титан новый топливный брикет, сделала все остальное, что было у меня в шпаргалке, и вышла в тамбур охолонуть: все же в вагоне было жарковато.

В тамбуре между серебрящимися от инея стенами меня встретил Скворцов.

– Тебе не понравились результаты? – спросил он.

– Я еще не проверила, но, по-моему, вы псих.

– Давай уже как-то окончательно на «ты». А то неудобно получается.

– Хорошо. Ты псих, так лучше? И вообще, дай мне сигарету. Надоело быть пассивной.

Активной быть оказалось неплохо. Особенно в мерзлом тамбуре. Контраст между внешним холодом и умноженным сигаретой внутренним теплом увеличил количество гармонии в мире. И этой гармонии хватило надолго.

Мы провели железнодорожные методики, пообедали. Я помогла подруге с обработкой ее соционики, быстро проглядела скворцовский миссисипский (подтвердила для себя, что он псих), слопала купленного у бабки на станции печеного карася, поговорила с психом, пока Лариса раздавала направо-налево «робеспьеров», «гамлетов», «жуковых» и «гексли». Кто такой этот Гексли, я тогда понятия не имела. Потом выяснила: английский зоолог, адепт и популяризатор эволюционной теории – но к делу это не относится.

Ночью, пока Лариса прощалась со Скворцовым, я читала прихваченные с собой «Прозрачные витражи» Лукьяненко и ни о чем достойном упоминания не думала. Или старалась не думать. Связка «я – афган – скворцов» не давала мне не то что покоя, просто постоянно напоминала о себе. Что изменится с расстоянием, я не знала. В плеере второй за полсуток раз выпал Паша Фахртдинов.

Тепловозным гудком Ночь наполнится и перельется, Лишь две рельсы стальным кипятильником Будут стараться согреть эту стужу. Это будет потом, А пока нам с тобой остается…[69]

Лариса высунула голову из купе за полчаса до Зимы и за минуту до принятия мною решения идти колотить в дверь. Следом, а точнее, отстранив ее, вышел полностью собранный Скворцов. Я посторонилась, давая ему дорогу.

– Ты мне пиши, ясно? – распорядилась Лариса.

– Куда? У тебя же нет сотового.

– Есть. В смысле будет. Вот номер. – Она протянула Скворцову мятую бумажку, задвинула дверь и яростно завозилась по ту сторону.

Близость станции я уже чувствовала каким-то новообретенным проводницким чувством. Но вот поезд начал тормозить, поплыл, поплыл и замер пустой перрон. Я отперла дверь и потянулась опустить лестницу, но Скворцов остановил меня,