Москва, Адонай! - Артемий Сергеевич Леонтьев

рассматривал в упор ее губы, щеки, родинки. Запах теплого женского тела начинал волновать. Все с большим вниманием Арсений всматривался в глаза. Лиля почувствовала на себе эту неожиданную пронзительность, несколько насторожилась: перестала шевелиться. Особенно ее удивило, что в ответ на это разгорающееся влечение со стороны незнакомого мужчины, внутри самой Лили отзывается нечто похожее – очень отдаленно и смутно, но все-таки неоспоримо: женщину начинали волновать рельефные руки и широкие плечи Арсения, его задумчивые глаза, небритый подбородок; не столько мыслью, сколько инстинктивной искрой промелькнуло желание, чтобы он оказался внутри.

Перед глазами появился Сергей, стало стыдно – только сейчас ощутила, что изменяет мужу – после того, как начала испытывать возбуждение. Если бы все сделали механически, этого ощущения бы не возникло.

Зря начала говорить с ним… и улыбаться… подпустила… но, наверное, так лучше для ребенка.

Орловский прижал к себе сильнее, обхватил губами каштановый сосок. Провел ладонью по спине, опустил руки ниже и сильно сжал ягодицы, потом стянул трусы и раздвинул ноги… Месячное воздержание дало о себе знать: Арсений кончил почти сразу. Женщина обхватила его ногами.

– Подожди, не выходи… Чтобы наверняка.

– Сколько у тебя уже не было? – ее глаза сверкали в темноте: внимательные, неисчерпаемые.

– Месяца полтора назад, а потом, как договорились, я сперму и кровь только на анализы сдал… ни к кому не притрагивался больше…

– Теперь можешь ни в чем себе не отказывать, – благодарно провела ладонью по его щеке.

Арсений поморщился.

– Не хочу…

Удивленно приподнятая женская бровь.

– Почему?

– Просто не хочу больше всего этого…

Лиля почти не моргала.

– Чего?

– Это неважно…

Провела рукой по щеке актера. Он лежал рядом – бугристый, широкий и теплый, как конский круп. Волосатая грудь и огромные ступни ног с кривыми шишковатыми пальцами делали его похожим на большое сытое животное, которое пытается отдышаться.

– Ты даже не представляешь, как много дал нам с мужем этим…

– Я еще пока ничего не дал… может, не получится с первого раза… многие пары месяцами же забеременеть не могут, да что там, даже годами…

– А я думаю, что все случилось. У меня сегодня овуляция, это по циклу самый благоприятный день для зачатия…

Орловский промолчал. В эту минуту ему показалось, что он слишком переигрывает. Из-за тоскующей задумчивости, которая проглядывала сейчас в его глазах, и без того излишняя мелодраматичность сцены доходила до приторности.

В неубедительных декорациях артист всегда играет неубедительно. Даже по-настоящему хорошая игра воспринимается как фальшивая. Арсений окинул взглядом дешевый номер с претензией на три звезды – окружающая обстановка показалась ему слишком плохими декорациями.

Лиля положила руку ему на живот и тихонько оттолкнула.

– Все, теперь выходи…

Поднялась с кровати и шлепнула босыми ногами об пол. Арсений смотрел на стену, повернувшись спиной. Боковым зрением увидел, как она провела рукой между ног, а потом подставила палец к носу.

Зачем она нюхает мою сперму?

Скрипнула дверь, в ванной зашумела вода.

Услышал за спиной шаги и шуршание одежды, повернулся к ней. Лиля торопливо одевалась, а Арсений молча смотрел на нее. Встряхнула волосы, накинула сумочку на плечо. Кокетливо усмехнулась:

– Ну? Жизнь прекрасна, осеменительный ты мой друг… Чегой-ты приуныл, кавалер?

Подбежала к кровати, как радостная девчонка с портфелем, и громко чмокнула Арсения, лежащего среди подушек.

– Благодарю тебя… Надеюсь, скоро найдешь своего человека и подаришь ребенка уже себе… Прощай, амиго.

Провела ладонью по голове. Бросила на Орловского прощальный взгляд. Входная дверь скрипнула и сразу захлопнулась. Арсений лежал в тишине, смотрел на кусок отслоившихся выцветших зеленых обоев, на пыльный деревянный подоконник за пожелтевшим тюлем с прожженными сигаретами лунками, на большой палец своей босой ноги, к которой прилипли какие-то крошки.

Лиля села в машину, осторожно прикрыла дверь – даже слишком мягко, так что она захлопнулась не с первого раза. Сидела рядом, бросила на мужа протяжный взгляд. Почти принюхивалась к нему. Сергей уставился перед собой. Она увидела, что глаза у него красные. В машине было дымно от сигарет.

Губы мужа наконец зашевелились:

– Ну, как прошло? – голос скрипнул, робко прошелестел.

Лиле хотелось взять его за руку, но она боялась, что он отдернет ее, мало того, она сама чувствовала, что после близости с Арсением нельзя вот так вот сразу, как ни в чем не бывало, снова ласкать любимого человека. Нужно какое-то время, чтобы смыть с себя прикосновения другого мужчины.

– Честно? Как будто у плохого гинеколога побывала.

Сергей сардонически усмехнулся, а Лиля взяла себя в руки и направила все мысли на еще не существующего, но уже живого ребенка.

– Теперь не надо курить в машине, дорогой. Надеюсь, что через девять месяцев нас будет трое.

Сергей открыл окна и двери. Начал проветривать.

– Прости, совсем забыл… Ну и как он вообще? Что за человек? Как мужик… просто, сам по себе, че за тип? – взлохматил темные жесткие волосы, похожие на чешую, почесал колючий подбородок. Наконец повернул к жене свое землистое и упругое лицо.

Лиля пожала плечами.

– Обычный… Серьезно. Неинтересен совершенно.

Через десять минут они уже мчались по трассе. Сергея не покидали мысли о том, что сейчас в его жене сперма чужого мужчины – стекающие на белье следы посторонней жизни. Лиля же, чувствующая в себе теплую вязкую жидкость, похожую на незастывший еще цемент, ощущала этот завязавшийся в ней узел из мужской силы. Впитываемая ее телом влага давала чувство удовлетворения, Лиля думала о том же самом, что и муж, но несколько иначе.

Он особенный… от него родится чудесный малыш, я уверена.

Действие четвёртое

Явление I

Смерть – безнадежная формалистка, неспособная насытиться людской сутолокой – чувственная прелюбодейка-старуха. Хлопот с похоронами требовалось больше, чем если бы дочь выходила замуж. Михаил занимался самоедством: упрекал за малодушие – что помешало в прошлом завести больше детей? Смутно чувствовал: останься рядом еще хоть один ребенок, справиться с утратой Кнопки стало бы проще.

После смерти дочери Надя и Михаил обвенчались, хотя Дивиль всю жизнь был убежденным атеистом, но женщина уже ничему не удивлялась. Надины вещи снова перекочевали на полки шкафов и плечики Михаила. Она быстро причесала холостяцкую неурядицу жилища, вылизала и обжила с домовитостью кошки, наполнив своим запахом и волосами: в раковине снова затемнели слипшиеся локоны, будто никогда и не исчезали. Ватные прокладки, завернутые в туалетную бумагу, снова выглядывали из мусорного ведра менструальными пятнами.

Теперь Михаил с какой-то особенной брезгливостью посматривал на свои дипломы и статуэтки (пестрое нагромождение на полках), на «Золотую маску»