Голые среди волков - Бруно Апиц

«Стройся на поверку!» Значит – вылезай опять в грязь и слякоть.

«Направо! Шагом марш!»

Хлюп, хлюп! Левой – правой, левой – правой…

«По дороге к плацу мы успевали промокнуть до костей. Резкий свет прожекторов словно разъедал глаза… Блокфюреры носились вокруг нас и считали. Грязь брызгала у них из-под ног, но они были в крепких сапогах!.. Поверке, казалось, не будет конца! У начальства что-то не сходилось. Опять одного недоставало».

«Дневальные – в лес, искать сбежавшего!» – раздавалась команда через громкоговоритель.

Из всех бараков выскакивали дневальные, староста – впереди…

Нет, нет, это был еще не Кремер. О таком старосте тогда и не мечтали. Тогдашний староста носил зеленый треугольник, он был уголовник-рецидивист, он давно уже околел, сукин сын…

Так вот, мы стояли и ждали, пока не найдут недостающего. Стояли и тупо смотрели перед собой. Стояли и спали стоя. Проходил час, а то и два. Куда ж это спрятался бедняга? Может, свалился в нужник и захлебнулся? Долго же придется выуживать его шестами…

А может, он стащил кусок хлеба и со страху повесился в лесу? Вы подумаете – неужели из-за такого махонького кусочка? Эх, что вы знаете!.. А теперь сыщите-ка его в темноте, когда столько деревьев…

Два часа… три часа…

Размокшие от дождя, мы стояли, втянув головы, и, наверное, были похожи на птиц марабу. Понемногу светало. Мы стояли, пялили глаза, спали. Голод начинал подло терзать кишки. Раздавался свистящий кашель и хрипы. Земля вокруг стоящих все больше покрывалась желто-зеленой слизью, иногда с примесью крови. Человек, как ты прекрасен…

Иной больше не мог выдержать. Он шатался, колени подгибались, соседи подхватывали его, и он, как мешок, повисал между нами. А иной валился без чувств, тогда его клали возле барака, сунув под голову свернутую куртку, чтобы хоть голова не лежала в грязи.

Прожекторы уже давно были выключены.

Изредка блокфюрер проходил по рядам. «Внимание!» – шелестел шепот от блока к блоку. Усталые кости выпрямлялись… «Смирно! Налево равняйся! На впереди стоящего равняйся!..» Как только блокфюрер уходил, тело снова расслаблялось.

Наконец откуда-то сзади донесся свисток. Ряды ожили. Нашли пропавшего. Оцепенелые скелеты задвигались, переступая ногами. Зачавкала грязь…

У кого-то застрял в грязи башмак. Балансируя на одной ноге, бедняга шарил рукой в грязи, вытаскивал крепко всосавшийся башмак и очищал его. Грязь плюхалась на землю, как коровья лепешка. Или как шоколадный пудинг!

Диким галопом орава эсэсовцев выбежала из лесу. Впереди – староста! Слава богу, беглеца нашли! Его волокли за ноги. Голова болталась и, как мяч, отскакивала от камней и пеньков. Был ли этот человек еще жив? Его положили, словно принесенного собакой зайца, к ногам коменданта. Счет сошелся.

«Рабочие команды, стройся!»

Ну, наконец-то! Оказывается, стояли не без пользы: два часа рабочего времени уже прошло. А теперь живо на работу. Запевай!

Приютилась в лесу деревушка,

И под сенью высоких ракит

У лачуги на самой опушке

Чуть живая бабуся сидит.

Или:

Зауэрландские чудные горы,

Красотой вы прельщаете взоры.

Вас увидеть кто не был бы рад?

Издалека к вам люди спешат.

Розе усмехается. Он мог бы часами рассказывать самому себе, как жилось тогда.

«Я работал в землекопной команде на водопроводной станции Веймара. Ай-ай-ай!.. Что там творилось! – Розе щелкает языком. – С горы вниз тянулся ров. Четыре метра в глубину, четыре в ширину. В него уложили напорный водопровод – гончарные трубы толщиной с человека.

Нам предстояло засыпать ров, всего-навсего. На первый взгляд работенка нетрудная. Но это только так кажется. Разрытая земля промерзла, стала твердой, как камень. Ее нужно было разрыхлять киркой. Ай-ай-ай, как она отбивала руки! Сначала вздувались пузыри, потом обнажалось мясо. А бросить нельзя! Намолотил – кидай лопатой! Молоти и кидай! Спину не разогнуть – точно косой по ней полоснули! Перевязать кровавые ладони? Нет, милый мой, в Бухенвальде есть только здоровые или мертвецы. А стать мертвецом проще всего. Когда на тебя набрасывается шарфюрер, ты начинаешь рыть изо всех сил! В пяти метрах стоят часовые. Молодые парни. Они скучают и зябнут, а у тебя по роже бежит пот и дождь, застилая глаза. Но есть кое-что похуже! Проклятый понос! Ты уже готов сорвать с себя штаны и, не сходя с места… Это запрещено. Ты должен отпроситься у часового и пройти в лес. Ха-ха-ха! В лес… Это значит – за запретную зону. Попробуй-ка! Тебя тут же пристрелят «за попытку к бегству». Вот и справь свои дела!.. А у тебя чуть не разрывается брюхо! И в последний миг уже все равно. Одна только мысль – облегчиться… Бросаешь кирку, ковыляешь через кучи земли к часовому, в спине тысяча иголок, шаркаешь перед мальчишкой: «Заключенный такой-то просит разрешить оправиться…» Если присядешь слишком близко к часовому, он подскочит к тебе и съездит прикладом по горбу:

«Свинья! Чего расселся перед носом?»

А если отойдешь на метр дальше, чем надо, то рванет с плеча карабин…»

Розе устало откинул голову назад. Это помогает, но только на миг, потом кровь опять стучит в висках. Розе вскакивает, размахивает руками.

«Все это я вам должен рассказать, господин комиссар! Я хочу, чтобы вы знали, через что я прошел. Одному богу известно, что вы теперь делаете с Пиппигом!.. Но я не имею к ребенку никакого отношения, прошу вас поверить…»

Дальше Розе фантазировать не пришлось. Звякнул ключ в дверях. Надзиратель протиснулся в камеру, волоча какой-то куль. Этим кулем был Пиппиг!

– Подержите его, – буркнул надзиратель Розе, который был уже готов кинуться в самый дальний угол.

Розе повиновался. Он подхватил Пиппига сзади под руки, а надзиратель в это время откинул койку. Они положили на нее Пиппига. Надзиратель взял пустой кувшин, принес воды и бросил Розе тряпку.

– Сами увидите, что нужно делать, – сказал он и вышел.

Пиппиг лежал с закрытыми глазами. Один глаз вытек. Из левого уха тянулась к шее коричневая застывшая струйка крови. Нос и распухший рот покрылись запекшейся кровью. Куртка разорвана, рубашка в клочьях.

У Розе дрожали руки. Со страхом, к которому примешивалось любопытство, он нагнулся над Пиппигом. У того подергивались веки. Изуродованное лицо скривилось в гримасу, которая, вероятно, должна была изображать улыбку. Розе застыл в ужасе. И вдруг Пиппиг заговорил – тихо, но пугающе ясным голосом:

– Оботри мне физию…

Розе смочил тряпку и непослушными руками вытер ему лицо.

Пиппиг осторожно стал отдирать рубашку, прилипшую к телу. Лишь теперь