Прощание с пройденным - Владимир Николаевич Крупин

власть, здесь оружием добывалось золото и низвергалась власть, здесь власть, купленная золотом или взятая оружием, погибала от пороков, или вытеснялась более сильным оружием или более увесистым золотом.

Но именно сюда, чтобы спасти мир, нас с вами был послан Сын Божий, был предан, распят на Кресте, воскрес из мертвых, вознёсся к Отцу, севши на Престоле Славы одесную Его. И мы верим, что Он «приидет со славою судити живым и мертвым и Его же Царствию не будет конца».

НЕТ ТАКИХ СЛОВ, которые бы в минуту ярости побоялась бы сказать женщина кому угодно: мужу, начальнику, соседке, правительству.

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА. Два типа людей: заборщики и проходчики. Заборщики строят ограждения путей, заборы, а проходчики, пассажиры и прохожие, эти заборы проходят. Заботятся о заборщиках, чтобы те вновь заборы делали.

«МЫ – НЕ РАБЫ, рабы – не мы» – вот что первым делом возгласили большевики. Цитировали вождя всех народов: «Раб, не осознающий своего рабства – вдвойне раб». А я осознаю рабство и радуюсь. Как и братья мои во Христе. Мы рабы, рабы Божьи. Выше этого звания нет ничего на земле. Есть же иерархия в мире? Есть. Кто главный? Кто сотворил небо и землю? Господь. А дальше кто? А дальше Россия. А потом уже все в затылок. Господь главный. Как же не быть рабом Его?

Деление в мире одно: кто за Христа, кто против.

СТИХИ, СОЧИНЁННЫЕ с Володичкой: «Да это же не лужа, это целый океан. И вдоль по этой луже ходит капитан. Он долго-долго ходит, и песенки поёт, и песни напевает, и яблоко грызёт». «Вот снега нет совсем уже, но нет ещё травы, и нет ещё подснежников, их время не пришло».

ТУФЕЛЬКА. ВАСИЛИЙ Белов был необыкновенный отец. Свою Анюту (читай «Сказку для Анюты») любил сильно. Взрослея, она начинала этим пользоваться. Что с того, что дети – наши эксплуататоры, все равно любим. С ним и с Валентином Распутиным я много ездил по заграницам, видел, что они только о детях и думают, чего бы им купить.

Мы раз вместе, семьями, летели из Пицунды. Они ночевали у нас. Улетали назавтра в Вологду из аэропорта Быково. Пришло такси, сели, едем. Вдруг Анечка в голос заплакала. Оказывается, нет туфельки у её куклы. И что сделал бы любой отец на месте Белова? А он велел поворачивать такси. У нас дома мы, взрослые люди, ползаем по полу, ищем туфельку куклы. Нашли! Снова едем. Ясно, что опоздали. Все равно едем. Может, ещё рейс будет. Нет, успели на свой. Его почему-то задержали. Из-за туфельки.

ДЕВУШКА В АРМИЮ послала стихи. Помню: «Мне май суровый душу распахнул. Я так хочу поговорить с тобою. Я помню нашу первую весну и первой встречи платье голубое… Опять весна. Пусть утро для меня срывает лютик с солнечных откосов. Я все цветы могла бы променять за дым твоей забытой папиросы». Курил, вот ведь глупость какая!

Да. Ох, сколько нагрешил я, а всё живу пока. За что меня любили, такого дурака?

С ТЯЖКОГО ПОХМЕЛЬЯ лежит, встать не может. Еле глаза разлепил. Увидел мышь, просит: «Не топай». Еле садится. «Я сейчас ниже полёта моли». Чихает. – «Чихай, чихай, с чиханием из головы выходит углекислый газ», – говорю я. – «Да он у меня там в сжиженном состоянии».

«ЛУЧШЕ ЗЪИСТЫ кирпичину, чем любить тую дивчину».

«Морда, морда, я кирпич, иду на сближение».

КНИГ СТАЛО больше, а читателей меньше. И театров стало тоже больше, но и зрителей больше. То есть читать всё-таки труднее. Плюс выход в люди, повод для новой причёски, встречи, давно не виделись. Но ещё больше телезрителей. Эти вообще всеядны. У телезрителей мозги, как желудки у ворон, всё переварят.

И ещё новая категория нового времени – слушатели определённой программы. Электронное пространство «Радонежа» – это братство, это не слушатели «эхов», серебряных дождей.

А ещё надо привыкать к слову, сайты. Есть толковые.

Вообще, это только представить, какое количество слов извергается в атмосферу и обволакивает умы. Тяжело разрывать эти «афинейские плетения». Только молитва, только.

СОВМЕСТНАЯ С КАТОЛИКАМИ конференция. Отец Николай выступил резко, наступательно. Начальство российской делегации конфузится: не толерантен батюшка. В перерыве (называется кофе-брейк) католик ему: «Вы считаете, мы не спасёмся?» – «Католики? Почему? Многие спасутся. Но их пастыри никогда!»

ПРЕДПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ. Обещали свободный, не дали. Возили и возили. Куда-то завозили, с кем-то знакомили. Я весь измучился. А Сергей – молодец. На остановках сразу от нас отскакивал, спрашивал, сколько стоИм, убегал с альбомом. Вечером показывал наброски. «Ничего? Увожу с собой». – «Увозишь, у них и пейзажей не останется».

А мне и записать было нечего. Только на вопросы и отвечал. Главное: «Куда подевалось спасительное влияние России на страны Ближнего Востока?»

Кто бы знал, куда. Кому надо, знают. Оно и мне надо, да закрыто от меня.

ИЗРАИЛЬСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ – домики красно-коричневые, как ульи, из которых вылетают пчёлы собирать дань с окружающего пространства.

КАК НИ ГОВОРИ, а классика оттягивала от чтения духовной литературы. Читать Данилевского всё же труднее, чем Гончарова. Конечно, классика сохраняла духовность, лучше сказать, нравственность, но чаще действовала на чувства, чем на душу. А чувства просят внимания, а чувства разные. Да и не было духовной литературы. Уж какие там славянофилы? Все в спецхране. Сплошные Добролюбов, да Белинские, да Писаревы, да «к топору зовите Русь». Страдают «лишние люди», страдает «маленький человек», чего же они, не знают, что ли, где исцеление? Оно есть! И доступно. Нет, поплакала на холмике отцовской могилы и поехала опять с собачонкой и барчатами жить дальше. («Станционный смотритель».) И это ещё хорошо. И не верю я, что заколотили Фирса в даче, он же всё-таки не окончательно глухой, а тут вообще молотки гремят. Это его Чехов заколотил. Так же как не Герасим, а Тургенев Муму утопил. Чего её было топить? В деревню же уходил, а там-то кто бы её тронул? (Шутка: Почему Герасим назвал собачку Муму? Ответ: он мечтал о корове.)

ИЛИ НЕ ГИБЛИ империи, или не уходили в песок дожди и цивилизации? На что надеяться? Небеса совьются, как свиток, железо сгорит, как бумага, чего ждать? Наша борьба за Россию не просто мала, она ничтожна.

Нет, неправильно я написал, за других нельзя говорить, ты за себя отвечай, с себя спрашивай, так и говори: моя борьба за Россию не просто мала, она ничтожна.

А то есть критик: выходит на трибуну, задыхается, впадает в исступление: «Мы изолгались! Мы потеряли…» Так если ты изолгался, так и говори: «Я