Свента - Максим Александрович Осипов

пригород Бостона, фактически его часть. Алеша рассказывает, как он летел в Нью-Йорк. Самолет был пустой – никто билетов не смог достать, идиотская ситуация, идиотское у них с Шурочкой государство. Вот, угораздило. В Нью-Йорке от сорок какой-то улицы до автобусной станции – несколько жутких кварталов: проститутки, наркотики, порнография, видела? – Нет, за ней тетя приехала в аэропорт. – А он повидал кое-что. Даже подумал: как фамилия мордастого дядьки такого, из телевизора? – может, он был не особенно и неправ, когда расписывал здешние ужасы? – Она не смотрит политику. Зато у нее здоровенный негр на улице попросил мороженое лизнуть, когда она сказала, что денег нет. – А у него, у Алеши, и телевизора не было, пока мама была жива.

Разговор меняет свое направление: мамы нет, грусть. – Да, единственный живой его родственник – это отец, но тому уже скоро семьдесят. А дед его – представляешь? – родился в последние годы царствования Николая Первого. У них в семье принято поздно рожать детей, пропускать одно поколение. Но никто, конечно, не обижается: могли и совсем не родить. Пусть лучше Шурочка скажет: хочется ей перебраться сюда? Ему хочется. – Ей тоже, как всякому нормальному человеку, естественно.

Они сидят в машине перед тетиным домом. У него от разницы часовых поясов начинают слипаться глаза. – Здесь так хорошо… – Да, очень, и незачем – как это? – рефлектировать, рефлексировать.

“Ребята, в каком вы живете дерьме!” – скажет Лаврик в первый их общий с Алешей американский день, когда выслушает его новости.

Было их трое друзей: Алеша, Лаврик и Родион. Лаврик уехал, вырвался, сразу, как стало можно, и уже в состоянии в гости позвать, и зовет – обоих оставшихся, но Родион ехать не захотел. Неуютно Алеше у Лаврика: тот его наставляет по мелким поводам, счеты сводит, московские, школьные. А у Алеши с собой – шестьсот с чем-то долларов, на которые надо, как говорится, поездку еще оправдать. И недавно умерла мать. Не так уж недавно – год, но это когда не твоя мать, то кажется, что давно. При всем том приходится быть благодарным: за еду, за жилье, за то, что машину дал свозить девушку на Кейп-Код. Противное ощущение, будто ты своим другом пользуешься. А поездку он оправдал: с отцом, а потом и с Шурочкой они несколько месяцев жили на то, что Алеша привез. Очень, надо сказать, тогда не хватало денег всем участникам этой истории. Кроме, вероятно, Алешиного отца.

Вот Лаврик: перебивается какими-то курсами программирования, а живет в основном на выигрыши в казино. Нацепляет дорогие часы (вернее, их имитацию) и в компании русских, таких же, как он, едет куда-то вдаль. Ничего сложного: карты надо считать, которые вышли, и получаешь маленькое преимущество. И запомнить простые правила: когда прикупать, когда нет, когда увеличивать ставки или, наоборот, выходить из игры. Не гадать, не стараться что-то почувствовать. На эту тему и книги есть. Но это, конечно, не очень надежный заработок – таких игроков уже выгоняют из казино.

Комнатка-студия Лаврика, они за столом, одновременно кухонным и письменным, едят разведенную кипятком лапшу, и Лаврик, склонившись над ней (большие уши, маленькая голова), объясняет про биржу, про акции. Рынок ценных бумаг – самое сейчас перспективное. Все бросились на поиск стратегии, дающей стабильный успех.

Алеша хмыкает:

– Философский камень, да? Добывать золото изо всего подряд?

Лаврик просит его не выпендриваться, не кривить рот. Тут серьезные вещи – статистика, теория вероятности, линейная алгебра. Это вам не алхимия. Линейную алгебру Лаврик упоминает с некоторой осторожностью: в математике, как в спорте, в музыке, все знают, кто чего стоит, со школьных времен.

Шурочка улетает в Москву на день раньше него. Под руководством тети она упаковывает багаж, Алеша его помогает взвешивать: каждый фунт имеет значение. Тайно от тети она рассовывает по закоулкам чемодана камушки – Бэлу и Каз-бича, Вернера с Верой, княгиню с княжной – всю компанию.

Алеша просит:

– Дай и мне что-нибудь.

– Забирай осетина-извозчика.

Шурочка улыбается – белые зубы, черные волосы. Массу всего увозит она из Америки – подарки, бумаги на грант по генетике, видеомагнитофон. И в виде бластулы или гаструлы (ранние стадии развития зародыша) – будущего сына Лео, зачатого в холодных водах Атлантического океана. Возможно, Лео образовался несколькими днями спустя, в Брук-лайне, пока Лаврик отсутствовал, но Шурочка склоняется в пользу морской, романтической версии. Ей лучше знать.

В Москве – сильное общественное напряжение, восемьдесят девятый год, люди узнают много разнообразной правды. От мелкого, частного внимание переключено на гражданское, общее. Надо спешить, и они, Шурочка и Алеша, без усилий соединяют две свои жизни. Даже вопрос о том, где им следует поселиться – с ее ли родителями или у Алеши с отцом, – не слишком серьезен: жить надо в Соединенных Штатах Америки.

Пока что, вероятно, разумнее было бы ей перебраться к Алеше: большая квартира, есть комната его мамы, правда, сильно заставленная – половину ее занимает рояль, на нем вроде бы играл Скрябин, но, во-первых, – подъезд, в котором ужасный запах (неужели Алеша не чувствует?), а во-вторых, есть отец, не заинтересованный в появлении рядом с собой еще чьих-то жизней.

Мамина смерть не сблизила Алешу с отцом. Она умирала долго: почти пять лет от момента постановки диагноза. Комната завалена книгами и пластинками – по мере прогрессирования болезни их количество бесконтрольно росло. Следовало бы выкинуть то, что никто уже не послушает, не прочтет, но кто это сделает? Сохранить ценные книги, того же “Брокгауза” – мало в каком доме есть полный комплект, – а все лишнее продать или выбросить. Но отец перестал замечать этот рост предметов вокруг себя – рост предметов одновременно с исчезновением людей. Уволился со всех работ, отказался от частных уроков и полностью занялся учебником по гармонии – отец его пишет столько, сколько Алеша помнит себя.

Днем и ночью у отца в комнате бубнит радио – “Немецкая волна”, Би-би-си – их перестали глушить, но отец как будто не слышит приемника. Во всяком случае, не обращает на него внимания. Отец занят учебником.

– Во всех этих строгих правилах про удвоения и задержания есть своя красота, – рассказывает Алеша Шурочке, и та кивает, подробней не спрашивает – и к лучшему, ему трудно было бы объяснить, что это за такие правила. Дальше элементарной теории музыки он не продвинулся, да и ту позабыл.

Музыку Алеша бросил, когда ему было четырнадцать лет. Родители спросили, чего ему не хватает для счастья, он честно сказал. Вероятно, и данных не было, иначе они бы не