Фантом Я - Ольга Устинова

Но оно все-таки не оставило бедного Мага без какой-либо неотложной помощи. Провидение подало ему совет: «А почему бы тебе, Маг, не поискать квартиру в Хорошем районе?»

Когда это, следующее по счету и, по отзывам тех, кто через него прошел, серьезное испытание в Нью-Йорк-Сити удалось преодолеть терпеливому Магу, преступники, торжествуя, доложили Главному: «Сам убрался».

«Пусть», — махнул рукой Главный.

Однако, до конца лунного отлива, а следовательно, Полосы испытаний, еще оставалось время, и Провидение пожурило Главного за великодушное решение. И потому преступники, отправляясь на выставки в Хороший район, сами не зная с какой стати, попытались навестить Мага разок-другой, считая, что они это делают исключительно смеха ради, а еще — мимоходом, а еще — из любопытства. На самом же деле — исключительно с целью помочь Магу пройти до конца положенную Полосу испытаний и не увиливать от нее вплоть до начала лунного прилива.

Но не таков был Главный, чтобы не попытаться использовать столь уникально-полезного человека, как Маг. Слухи ходили, что Маг может пройти сквозь стену невидимым.

«Подумать только! — ужаснулся Главный. — Такой гений, а нам нет пользы. Какая потеря! В такие тяжелые времена».

Главный расстроился и приказал привести к нему Мага в любом виде.

«Ты нам нужен!» — сказал Главный, когда Мага ввели в его кабинет.

Маг церемонно склонил голову в знак внимания.

«На банк с нами пойдешь, — сказал Главный. — Тебе же через стену пройти ничего не стоит. Откроешь изнутри, нас впустишь. Получишь свою долю».

Маг поклонился еще раз и попросил три дня на размышление.

Однако, по прошествии трех дней послал за ним Главный своих бойцов, и ничего у них не получилось. Дюжие негры в белых халатах у них на глазах увезли Мага в карете скорой помощи, в отделение для слабонервных сторонников Добра. Так и живет себе счастливо Маг в милом, тихом, недорогом центре, вместе с другими хорошими магами. Их там долго и безуспешно лечат по программе Добра и Долготерпения.

А на исправление преступников пока что просто Провидением квота не спущена. Может, возмутители спокойствия тоже нужны, чтобы маги не дремали.

Мой папа был летчик

Мой папа был летчик. Он не сохранился в моей памяти. Я не знаю — сохранилась ли я в его. Я не знаю что всплыло в его памяти, как самое яркое, что оставлять в этой жизни жалко, в тот момент, когда самолет несся в пламени к земле.

Почему я так четко знаю, что папа не просто разбился, а горел — потому, что я вижу что-то, что не сны, когда сплю, и летаю в те места, на своей и на других планетах, которым названий из географии не знаю.

Однажды я помолилась и попросила, чтобы мне удалось слетать во сне туда, где я могла бы увидеть живыми папу и маму. Я открыла во сне глаза и увидела, что стою у высокой, узкой, деревянной лестницы, ведущей на второй этаж деревянного дома. Я почувствовала, что дом этот — наш, что принадлежит он моей маме и увидела их обоих на деревянной лестничной площадке перед дверью, ведущей в комнаты. Они смотрели на меня сверху и ничего не говорили. На папе была гимнастерка, галифе, сапоги. Волосы у него были густые и, я так поняла, ему их трудно было пригладить.

Мама была в длинном платье, до полу. Почему во время войны, наверное не в соответствии с модой, мама носила длинное платье с широкими рукавами, я не знаю. Ее косы были уложены вокруг головы. Она держала свечу в руке и смотрела с лестницы вниз, на меня.

После этого ночного происшествия прошло много лет, прежде чем я снова встретила отца в своих полетах.

Я только стала засыпать, вдруг раздался звук: бу-бу-бу-бу. Так забивают в эфире неугодные радиостанции. И я увидела человека — не очень четкого. Он глазел на меня, полулежа в воздухе, там, где была дверь моей спальни. Но дверь ему нисколько не мешала. Я решила, что «это» сейчас исчезнет. Но он был там, ориентируясь на свои собственные соображения о продолжительности визита. Я не знаю когда он решил исчезнуть и кто разрешил мне сунуть нос на космическую станцию, находясь в одном из моих ночных полетов, и был ли он сопровождающим меня лицом, но я оказалась в помещении, вроде прихожей космического корабля, где мне дали то, что у них, наверное, называется спецодеждой. Я в нее облачилась и оказалась, сияющая белизной этого неощутимого для меня во сне костюма, в центральном помещении корабля с светлыми окнами, или иллюминаторами, по кругу под потолком.

Там находился мой отец, и я его сразу узнала, хотя он был не в галифе, а в белой как у меня, обтягивающей одежде. Но он светился так, что контуры его чуть расплывались и, если бы я не спала, то глазам было бы больно смотреть. Голова его была белая и круглая и тоже светилась и чуть расплывалась. Лицо просмативалось сквозь белое свечение. Он сказал: «Здравствуй». Я сказала: «Здравствуй. А почему ты раньше не приходил?»

Папа сказал, что был занят. Меня это обидело и я сообщила, желая его уязвить, что в детском доме нам пришлось голодать. И что мама вот так вот умерла с голоду. Он сказал, что он это знает, и что ему нужно было, цитирую, «приготовить все здесь», чтобы мне, в моей следующей жизни, было очень хорошо.

Я поняла, что он разговаривает со мной, как с ребенком, поскольку ему этого в «той жизни» не пришлось делать. Я сказала: «Папа, а я что — тоже буду летать?»

Папа сказал: «Обязательно. Это у нас в роду, по семейной линии».

«Хорошо, — сказала я. — В роду так в роду. А сейчас можно?»

«Нельзя, — сказал папа. — Для этого я должен тебя долго тренировать. Но ты можешь посмотреть корабль».

Я пошла, вернее, стала появляться, неизвестно каким образом, в разных частях корабля. И там я встретила своих знакомых, по тем временам, когда они были еще живы. Например, Петьку.

Он сидел у компьютера и, когда я появилась рядом, нажал кнопку… и компьютер исчез — у них там секретность. Петька не знал, что папа разрешил. Я не обиделась, а больше была озабочена — зачем Петр погиб так рано.

«Петька, — напала я на него, —