Дураки все - Ричард Руссо

– Ты сказал “бургер”.

– И что?

– Обычно ты говоришь “бу-бу-бургер”.

Руб невольно почувствовал, что успокаивается, и когда Салли второй раз ткнул его локтем, Руб неуверенно улыбнулся. Ведь и правда приятно усесться на табурет, да не на какой-нибудь табурет, а на тот, на который хотелось. И Руб действительно без запинки произнес “бургер”. Это слово давалось ему труднее всего – наверное, потому, что бургеры он любил и с удовольствием до конца своих дней питался бы только ими. Руб отчего-то вспомнил, как отец давным-давно сказал ему: “Не стоит так напрягаться”. Именно этого Рубу сегодня и хотелось. Больше не напрягаться.

– А вот и твой бургер, – сказал Салли, когда дверь кухни распахнулась и вышла Джейни. Она поставила тарелку перед Рубом, положила нож и вилку, обернутые в бумажные салфетки.

– Опять вы, – проговорила Джейни, заметив Салли.

– Опять я, – согласился Салли.

– Приносите радость всюду, куда бы ни шли.

Она явно слышала разговор с Трупориканцем Джо. И к завтрашнему утру, когда Салли придет в закусочную Хэтти, Рут уже обо всем узнает. С другой стороны, он не обязан туда идти. Рут сама ему только что разрешила отлучиться, разве нет?

– Стараюсь, – промямлил Салли в ответ, но Джейни уже устремилась на кухню.

– Плохо стараетесь, – объявила она, и кухонная дверь закрылась.

В чем-то она права. Сегодня он едва не довел до белого каления двух на диво тупых мужиков. Конечно, они козлы, но смысл от этого не меняется: ради чего? Ведь если б ему удалось окончательно их взбесить, они бы ему задали. Стар он уже драться в барах, но даже будь он моложе, чего рассчитывал добиться? Каждый раз, как его разбирало, ему казалось, что смысл есть, но теперь, когда злость остыла, Салли не понимал, какой именно.

Сидящий рядом Руб вздохнул. К бургеру он не притронулся.

– Что опять? – спросил Салли.

– Он без бе-бе-бе…

– Бекона?

– Бекона, – без запинки повторил Руб.

Джоко хихикал.

– Странно, – сказал он, – это слово и впрямь ему не дается.

– Бекон? – предположил Салли, решив, что речь о Рубе.

– Нет, я о Джо, – пояснил Джоко. – “Пуэрториканцы”. Никак не выговорит, бедняга.

– Пуэрториканцы, – отчетливо произнес Руб и решил, как всегда и бывало, что расстраиваться и впрямь не стоит, а лучше попробовать бургер. – Не так это т-т-т…

– Трудно произнести? – догадался Салли.

– Трудно произнести, – согласился Руб.

Салли невольно улыбнулся. Почему-то если у Руба настроение улучшалось, улучшалось оно и у Салли, точно их чувства одновременно подключались к одному и тому же источнику.

– Он ведь мог сказать “латиносы”, – продолжал Джоко. – Это решило бы проблемы.

– Или хотя бы одну, – заметил Салли.

Руб явно соглашался, колотя хвостом по полу.

Угли

Реймер проснулся от ощущения, которое помнил тепло и живо: Бекка легонько гладит его по голове, и от ее ласки его редеющие волосы так и тянутся к ее пальцам. Реймер блаженно улыбнулся, открывать глаза не хотелось.

“Мне надо кое-что тебе сказать”, – прошептала Бекка.

“Знаю, – ответил Реймер. – Я лысею”.

Именно это она обожала сообщать ему в минуты близости, когда они еще любили друг друга, – можно подумать, водосток их душа недостаточно красноречиво подтверждал этот диагноз.

“Как прикажешь мне это делать, когда у тебя не останется волос?”

“Еще как останется, на висках, – неизменно заверял ее Реймер. – Я их зачешу на макушку”.

“Не зачешешь”.

“Тогда сделаю пересадку”.

“Не сделаешь”.

“Значит, тебе придется…”

“Найти себе другого, с волосами. Да, именно так мне и придется поступить”.

Реймер ждал, что и сейчас их разговор окажется ровно таким же, а потому удивился, когда Бекка вдруг посерьезнела.

“Нет, о другом”, – тем же шепотом продолжила Бекка.

“О чем? – Но Бекка промолчала, и Реймер добавил: – Ты можешь мне рассказать”.

“Тогда слушай”.

Разумеется, ни Бекка, ни кто бы то ни было с ним не разговаривал. Бекка спустилась по лестнице, как игрушка-пружина, и умерла. А волосы его шевелит легкий ветерок. Реймер понял это, когда наконец открыл глаза. Бекки нет. Он один в темноте. Не в силах с этим смириться, он снова зажмурился в надежде, что Бекка вернется, ведь она не только перебирала его волосы, но и что-то ему шепнула, он не расслышал, что именно, но явно важное.

Но то, что она хотела ему сказать, испарилось, как и сама Бекка. Реймер снова открыл глаза и увидел, что на него таращится красный глаз, но чей, разглядеть не успел – глаз закрылся. Интересно, а у кобры красные глаза? – подумал Реймер. Что, если она свернулась калачиком на полу у изножья его кровати? Он понимал, что надо бы испугаться, но отчего-то не чувствовал страха. Вдруг кобра его укусила? И он никак не может стряхнуть сонливость, потому что змеиный яд уже несется по его венам? Настал его смертный час? Не об этом ли пыталась сообщить Бекка? Не потому ли его посетила? Ну и ладно, коли так. По правде сказать, ему хотелось лишь одного – лежать здесь на приятном ветерке. Его волосы снова пошевелились, и он увидел, что кобра открыла глаз. А следом второй, и оба красных глаза глядели на него, пока ветер не стих, тогда и они закрылись. Потом открылись снова, цвет их сменился на темно-красный, но вот когда открылся и третий глаз, сон наконец слетел с Реймера. О кобрах он знал немного, но глаз у них точно не три, в этом он не сомневался.

Едва он опомнился, на него нахлынули ощущения и воспоминания. Во сне он был дома в кровати, наяву – на задней террасе у Кэрис (в такую жару сидеть в комнате не хотелось), она ушла за десертом, а Реймер уснул. До отвала наелся баранины, приготовленной на гриле, напился красного вина и на минутку прикрыл глаза. До чего же вкусные отбивные! Сколько всего он умял? Семь? И как в него только влезло? Почему он не остановился на… Иисусе, и четыре-то чересчур. Но баранина – объедение. Вот почему. А к ней бутылка замечательного красного вина – нет, стоп, две бутылки. Он набрался еще до еды.

Господи, ну и денек! В таверне у Герта он вновь открыл для себя пиво, теперь вот красное вино. Вкуснятина. Густое, как кровь, плотное, как баранина. Бекка предпочитала белое вино, его они и пили, но красное… ох! И почему он перестал пить красное вино? Хотя сегодня вечером правильнее было бы спросить, почему не перестал. Неужели он