Дураки все - Ричард Руссо

Бёрди повернулась к Салли:

– А ты?

– Пиво, и всё.

– Съешь что-нибудь. Вид у тебя ужасный.

– Нет аппетита, – признался Салли, удивляясь себе, ведь еще недавно ему очень хотелось есть. Наверное, из-за Бутси и ее шприца. В остальном ему действительно стало лучше, тяжесть в груди ушла, дышалось легче. – А ты чего сегодня на взводе?

Бёрди бросила на него такой взгляд, будто хотела сказать: “Лучше я помолчу”, и тут же заговорила:

– Бадди снова надрался, и это за час до смены, пришлось в срочном порядке искать повариху.

Тут из кухни вышла официантка, оперев на плечо серебристый поднос, и, пока дверь не успела закрыться, Салли заметил у гриля Джейни.

– Потом я разбила бокал для льда, причем когда его мыла. – Бёрди подняла левую руку, между большим и указательным пальцами были внахлест прилеплены с полдюжины лейкопластырей.

– То-то я думаю, чего это мое пино гриджио розовое, – сказал Джоко, подняв бокал к свету.

– Ну еще бы, – откликнулся Салли. – Но вообще-то какой мужик станет такое пить?

– Уверенный в себе? Такой, которому не надо доказывать, что он мужик?

Салли закатил глаза:

– Ага, конечно.

– Потом клиенты из-за столика на восьмерых ушли, не расплатившись с Бриджет за стейки и пять бутылок вина.

Виновница как раз мимо них направлялась на кухню.

– И слышать ничего не желаю, – отрезала она. – Я обслуживаю в два раза больше столов, чем должна, и тебе об этом известно.

Бёрди пропустила мимо ушей замечание официантки.

– Летний персонал я жду только через две недели, причем каждый второй наверняка нашел себе другую работу, а сообщить об этом мне не удосужился.

Руб не любил стоять, когда все сидят, и теперь не сводил глаз с кабинки на четверых: сидевшие в ней две пары вроде собрались уходить. Он надеялся, что в “Лошади” будет пусто и Салли окажется целиком в его распоряжении. Если удастся уговорить его пересесть в кабинку, Руб расскажет ему, как Реймер потерял сознание от жары и вверх тормашками улетел в могилу судьи. Салли наверняка понравится, и он присвоит эту историю. А к завтрашнему вечеру растреплет о случившемся половине городка. Но Руб не обижался за кражу: Салли рассказывал увлеченно. Сказать по правде, Рубу нравилось слушать, как развиваются его истории в пересказе Салли, причем первоисточник, то бишь сам Руб, исчезает. Ему-то рассказывать не дает заикание и уверенность в том, что история должна быть правдивой. Салли же не стеснял ни Рубов недуг, ни его щепетильность. Он, не стыдясь, приукрашивал, выдумывал, менял и перелицовывал всякий рассказ, в каждой новой версии подчеркивая те подробности, которые в предыдущих сильнее всего насмешили или озадачили публику, а те, что, вопреки ожиданиям, не вызвали интереса, опускал. Поначалу мог упомянуть, что услышал об этом от Руба, но, набираясь уверенности, излагал историю так, будто был единственным свидетелем происшествия. Порой Салли случалось превзойти самого себя, и даже Руб жалел, что не видел своими глазами события, описанного его другом, но потом Руб вспоминал, что вообще-то видел.

Сегодня, ясное дело, Руб был кровно заинтересован в том, чтобы Салли присвоил историю о шефе полиции, рыбкой нырнувшем в могилу, ведь если Салли не попотчует завсегдатаев “Лошади” идиотизмом Реймера, то непременно расскажет об унижении Руба, просидевшего день на дереве. Подменить то, о чем ты не хочешь, чтобы рассказывали, историей поинтереснее – единственная надежда.

– Т-т-там кабинка, – указал Руб.

– Подожди, – негромко ответил Салли. – Думаю, тут скоро освободится табурет.

Потому что с другой стороны от Джоко сидел не кто иной, как Трупориканец Джо, до триумфального возвращения Роя Пурди – самый противный из всех горожан (с точки зрения Салли). Обычно Джо пил у Герта – там стопка виски и затем кружка пива на доллар дешевле, да и “Моррисон-армз” рядом. Но главное, что у Герта можно высказывать самые глупые мысли, не опасаясь, что тебя поднимут на смех. “Лошадь” тоже заведение не особо интеллектуальное, к глупости тут относятся в целом терпимо, но в любой вечер есть риск перейти незримую грань и оказаться предметом презрения и издевок, тогда как ты-то рассчитывал если не на одобрение, то хотя бы на снисходительность.

– Господи Иисусе, Бёрди, – сказал Джоко, услышав, что Салли прошептал Рубу. – Снова-здорово.

Она пожала плечами:

– Ну, Салли, я не могу его выставить, пока он чего-нибудь не натворит.

– Ты можешь выгнать его из принципа.

Джоко на это лишь фыркнул.

– Если применить этот критерий ко всем без разбора, кто останется?

– Только те, кто использует слово “критерий”, – парировал Салли, – и пьет пино гриджио.

– Если он что-нибудь натворит, я с удовольствием его выгоню, – заверила Бёрди.

– Сейчас натворит, – в свою очередь заверил Салли.

– Твою мать, – еле слышно выдохнул Джоко.

– Это ты, Джо? – Салли подался вперед, чтобы лучше видеть.

Джоко любезно отклонился назад.

– Ты и сам это знаешь, Салли, – ответил тот, о ком шла речь, и кивнул Салли в зеркале за барной стойкой. – Незачем спрашивать.

– Вот и я подумал, что это ты, – продолжал Салли, добродушно кивая. – Я очки забыл дома, да и не виделись мы давно. Думал, вдруг это твой брат.

– Нет у меня никакого брата, черт побери.

– Значит, после тебя родители решили, что с них довольно. Как дела в “Армз”?

– Гребаная дыра, – ответил Джо. – Я-то, конечно, не могу перебраться в нормальное место, ведь никакая чокнутая старуха не откинула копыта и не оставила мне свои миллионы.

Салли этот намек пропустил мимо ушей.

– Зато среди жильцов нет никого, кто тебе неприятен, так?

– А, черт, – пробормотал Джоко, прекрасно осознавая, к чему идет этот якобы невинный разговор.

В тот вечер, когда Джо получил свое прозвище, Джоко в таверне не было, но эту историю узнал весь город. Раздраженный чем-то, что показывали по телевизору, висевшему над стойкой, Джо разразился тирадой о гребаных трупориканцах, которые-де захватили всю страну. И как, вопрошал он, прикажете пробиваться белому человеку, если эти гребаные трупориканцы заняли все рабочие места? “Они уже захватили Амстердам, – ответил Джо, когда его спросили, что за быдлохрень он несет. – Проснитесь, мать вашу. Еще немного – и они заявятся к нам”. Наконец кто-то догадался, что Джо имеет в виду пуэрториканцев. Насколько знал Салли, после того вечера Джо в “Лошади” не показывался.

– Я все забываю, – продолжал Салли, – кого ты там не любишь?

– Ниггеров?

– Джо, – предостерегающе произнесла Бёрди.

– Нет, не их, – ответил Салли. – Других.

– Да пошел ты нахер, – сказал Джо.

Из-под табурета Салли послышалось рычание.

– Джо, – повторила Бёрди.

– Ты знаешь, о ком я, – не унимался Салли, точно и