Ветер крепчает - Тацуо Хори

на краю лужайки откуда ни возьмись появляется она в компании еще одной официантки: тихо переговариваясь, они неспешно движутся в нашу сторону. Она рассказывает подруге, что на самом деле любит меня и что поначалу не поняла Маки: думала, он передает ей мое письмо, а оказалось – свое собственное. Девушки проходят прямо перед нами, но нас при этом не замечают. Я несказанно счастлив. Украдкой гляжу на Маки. А тот, оказывается, проснулся.

– Крепко же ты спал, – говорю.

– Я? – На лице Маки появляется странное выражение. – Разве это я спал, не ты?

Глаза мои закрыты – я сам не заметил, как веки опустились.

– Ну вот, снова засыпаешь, – доносится до меня голос Маки, и я стремительно погружаюсь в сон…

Потом я проснулся уже по-настоящему – в своей постели. Этот сон представил передо мной в полной красе мою подспудную надежду на чудо. Надежда заново разжигала тлеющую внутри боль и одновременно с тем крепла. Она же, объединившись с подступающим по вечерам невыносимым одиночеством, погнала меня против воли в «Сяноару».

Кафе «Сяноару». Тут все по-прежнему, ничего не меняется. Та же музыка, те же разговоры, те же грязные столы. И я надеюсь, что посреди неизменных декораций обнаружу ее и Маки точно такими, какими они были до сих пор, надеюсь, что я – единственный, в ком произошла перемена. Но меня сразу охватывает недоброе предчувствие. Она избегает глядеть мне в глаза – все остальное проходит мимо моего внимания.

– Эй, что за траурный вид?

– Что случилось?

Я отвечаю, старательно воспроизводя обычные интонации и жесты:

– Болел, ничего серьезного.

Маки внимательно смотрит на меня. А затем говорит:

– К слову, тем вечером тебе, кажется, было на редкость скверно.

– Да.

Я гляжу на Маки настороженно. Не люблю демонстрировать боль окружающим – опасаюсь этого. Однако раненый не успокоится, пока не проведет пальцами по своей ране, и я подчиняюсь тому же инстинкту: мне хочется точно знать, что именно причиняет мне боль. Безуспешно ищу глазами ее лицо, затем снова перевожу взгляд на Маки и спрашиваю:

– А что там с мэдхен?

– Мэдхен?

Маки делает вид, будто не понимает, о чем я. Затем вдруг лицо его кривится – он расплывается в улыбке. Его ухмылка перетекает и на мое лицо. Я чувствую, что теряю из виду собственные ориентиры.

Молчание неожиданно прерывает голос одного из приятелей:

– Маки наконец-то ее сцапал, буквально на днях.

Другой подхватывает:

– Только нынче утром первое рандеву было!

Меня с головой накрывает чувство, которого я никогда раньше не испытывал. Не понимаю, больно мне или нет. Друзья безостановочно шевелят губами. Но с этого момента я уже не могу разобрать ни слова. Замечаю вдруг, что на лице моем все еще гуляет подцепленная у Маки усмешка. Вот уж чего никак от себя не ожидал. Впрочем, я осознаю, насколько в данный момент далек от всего поверхностного – даже от того, что написано на моем собственном лице. Я, словно ныряльщик, замеряю глубину залегания своей погрузившейся на дно боли. Но как раздающийся на поверхности моря плеск волн достигает морских глубин, так и меня в конце концов настигают звуки музыки и стук тарелок.

Я пытаюсь по возможности воспрянуть со дна, призвав на помощь силу алкоголя.

– Хлещет, словно бездонный.

– Тяжко, видать.

– Да у него губы дрожат.

– С чего ему так плохо?

Постепенно приходя в себя, я наконец начинаю улавливать встревоженные взгляды друзей. Но они не понимают, что со мной происходит. Я вполне успешно убеждаю их, будто болен и мне дурно. Оставшихся душевных сил не хватает даже на то, чтобы отыскать в зале ее лицо.

Выйдя из кафе «Сяноару» и простившись с приятелями, я в одиночестве сажусь в такси. Бессильно покачиваясь в салоне, смотрю на широкие плечи водителя. Снаружи внезапно темнеет. Чтобы срезать путь, водитель ведет машину сквозь рощу парка Уэно.

– Послушайте! – Я собираюсь тронуть водителя за плечо. Поскольку его широкая спина неожиданно напоминает мне спину Маки. Но отяжелевшая рука почти не поднимается с колен. Мое сердце сжимается от тоски. Передние фары освещают крошечный фрагмент газона. И этот фрагмент вызывает вдруг в памяти сон, посетивший меня нынче утром. Во сне она настолько приблизила свое лицо к моему, что почти меня касалась. Однако приближалось ее лицо в неловкой попытке меня утешить.

3

Разгар лета.

В пронизанном лучами аквариуме золотую рыбку толком не разглядеть, так и с моей сердечной печалью: под палящим солнцем она почти не заметна. К тому же зной притупляет все чувства. Я почти не различаю того, что меня окружает. Пребываю в оцепенении посреди сковородных запахов, сияния свежевыстиранного белья и рокота проносящихся под окном автомобилей.

Но когда опускается вечер, моя печаль становится прекрасно мне видна. В памяти, одно за другим, воскресают разные воспоминания. Доходит черед до парка. И видение это внезапно разрастается – все прочие скрываются за ним. Меня оно ужасно пугает. Пытаясь сбежать от него, я начинаю метаться, будто сумасшедший.

Иду куда-нибудь – не важно куда. Иду просто потому, что не желаю погружаться в себя. Мне хочется скрыться не только от нее или от приятелей, мне нужно сбежать куда-нибудь подальше от себя самого. Я боюсь любых воспоминаний – равно как боюсь совершить какой-нибудь поступок, который породит новые воспоминания. Поэтому стараюсь совсем ничего не делать, только мараю без конца тротуары своей тенью.

В один из вечеров мимо меня, одарив на ходу улыбкой, проплыла молодая женщина, опоясанная желтым оби[7]. Я с приятным волнением последовал за ней. Но, когда женщина завернула в магазин, я даже не подумал дождаться ее и ушел. Очень скоро я о ней забыл. А несколько дней спустя вновь приметил в толпе опоясанную желтым оби молодую даму. Ускорил шаг. Но, когда догнал и глянул на нее, не смог понять, та ли эта женщина, которую я видел на днях, или уже другая. Осознание того, насколько я рассеян, меня не смутило: глубокая задумчивость хорошо гармонирует с минорным настроем.

Время от времени меня затягивает в небольшой бар, обращенный фасадом к прогуливающимся. В зале, сумрачном от табачного дыма, я мараю столик сигаретным пеплом и пятнами спиртного. Так что под конец испачканная столешница начинает напоминать длинную-длинную пешеходную дорожку, которую я целый вечер марал своей тенью. Наваливается невероятная усталость. Выходя из бара, я сразу ныряю в такси, а из такси отправляюсь прямиком в кровать. И камнем проваливаюсь в сон.

Как-то вечером, шагая в толпе, я ненароком задержал взгляд на одном молодом человеке, который