Голые среди волков - Бруно Апиц

Райнебот щелкнул каблуками. Блокфюрер отпер ворота, заключенные пробежали мимо Кремера и блоковых старост на аппельплац. У стены остался мертвый.

Это происшествие вывело Кремера из равновесия, однако начальник лагеря уже вошел в ворота, и Кремер должен был исполнять свои нелегкие обязанности.

– Старосты блоков, смирно! Шапки долой! – скомандовал он.

– Вольно! – махнул рукой Швааль.

Райнебот держался в стороне. Заложив большой палец за борт кителя, он барабанил четырьмя остальными по сукну.

Швааль прошелся взад и вперед, затем остановился. Подбоченившись, он выпятил живот и расправил плечи.

– Я отпустил этих людей в лагерь. Вы видели? – Он посмотрел на Кремера.

– Так точно! – ответил тот.

– Следовательно, им ничего не грозит. Вам ясно?

Снова Кремеру пришлось ответить:

– Так точно!

Швааль стал в позу, рисуясь перед Вайзангом и Виттитом.

– И вообще им уже ничего больше не грозит. Даю вам честное слово офицера, что лагерь не будет эвакуирован. Я останусь здесь до конца. Если при вступлении союзников еще буду жив, я сдам лагерь согласно Правилам. – Он выдержал паузу, обводя взглядом всю группу. – Вы меня поняли?

– Так точно! – вразнобой пробормотали старосты.

Швааль снова прошелся взад и вперед.

– Иностранные радиостанции, – продолжал он, – передают, что с тех пор, как я здесь начальником, условия в Бухенвальде улучшились. Меня радует, что это стало известно общественности. Что принесут нам ближайшие дни, мы не знаем. Я даю вам полномочия сообщить по блокам то, что я сказал, и, полагаясь на мое честное слово, призвать людей соблюдать порядок и дисциплину, что бы ни случилось. Я получил от рейхсфюрера СС приказ разослать в близлежащие населенные пункты команды заключенных для уборки и расчистки. Работники этих команд получат полный гражданский паек, во время воздушных налетов будут находиться в надежных бомбоубежищах и по окончании работ вернутся в лагерь. Надеюсь, заключенные исполнят свой долг. – Он молча постоял, всматриваясь в лица старост. По-видимому, он сказал все. – Лагерный староста, уведите людей!

Ни один мускул не дрогнул на лице Кремера. Он тотчас повернулся к группе и скомандовал:

– Шапки надеть! Налево кру-гом! Шагом марш!

Сам он пошел последним. Его грудь, казалось, сдавило железным обручем: у ворот лежал Пиппиг.

Швааль смотрел вслед уходящим. Повернувшись, он сказал Райнеботу:

– Ну, каково ваше мнение?

Райнебот отдал честь.

– Поразительная дипломатическая мудрость, господин начальник лагеря!

Швааль выпятил подбородок, Вайзанг, следуя за начальником, мимоходом ткнул Райнебота в живот.

– Он у нас молодчага, а?

Райнебот усмехнулся.

Гефелю и Кропинскому было отчетливо слышно все, что говорилось у ворот. Уже несколько дней Мандрил держал их в камере на ногах. С самого раннего утра. Лишь после вечерней поверки им разрешалось лечь. На ледяном цементном полу они тесно прижимались друг к другу. Однако ночная стужа гнала сон. Ослабленные постоянным голодом, измученные болью, они в полузабытьи томились всю ночь, которая обрывалась в пять утра, когда Мандрил отпирал камеры.

В коридоре и умывальне карцера начинался кромешный ад. За три минуты все заключенные должны были раздеться, умыться, снова одеться, подмести камеру и вынести парашу. Как в пляске святого Витта, метались тела, словно обуянные сатанинским духом, сновали взад и вперед арестованные. Молча, подобно теням. Слышался только стук башмаков. Среди сумятицы голых тел стоял Мандрил и четырехгранной кожаной плетью полосовал людей, кидавшихся обратно в камеры. В бешеной спешке они натягивали рубашки, заправляли их в штаны и набрасывали на себя куртки, стараясь выиграть время для уборки камер.

И только Гефель с Кропинским не участвовали в этом шабаше. Им не разрешалось ни мыться, ни выносить парашу – мятое ведерко из-под мармелада, стоявшее в углу камеры. Его не опорожняли уже несколько дней, содержимое переливалось через край, отравляя воздух. Начинался день, и Гефель с Кропинским опять должны были стоять до самого вечера. Уже дважды Мандрил выгонял всех обитателей карцера из камер и заставлял в коридоре прыгать и приседать до изнеможения.

Гефель и Кропинский были слишком погружены в собственные страдания, чтобы ужасаться тому, что происходило за дверью. Они вяло реагировали на шумную возню в коридоре, хлесткие удары Мандрила и вопли избиваемых людей. Все их чувства притупились до предела. Пока Мандрил бушевал, они могли быть спокойны, что он не следит за ними в глазок. И отдыхали, опираясь друг на друга. Когда же за дверью воцарялась тишина, они снова стояли прямо. Час за часом. Их силы таяли. Смертельная усталость, словно нож в спине, терзала их. Снова и снова Гефель с отчаянным напряжением выпрямлялся, но тут же сникал.

Он беспомощно всхлипывал, у него даже не было сил думать, Кропинский, тоже терявший последние остатки энергии, все же пытался утешать товарища:

– Скоро поверка, и мы можно спать. Много спать, хорошо спать.

Но утешения уже не трогали Гефеля. Ему становилось все хуже.

– С меня хватит, – лепетал он, – я повешусь… Не стоит больше тянуть…

Кропинский, испугавшись, умолял его:

– Не надо, брат, не надо! Еще немножко, ведь скоро поверка!

Гефель стонал. Голова его упала на грудь, он шатался.

И вдруг Кропинский зашептал:

– Ты слушать! За стеной! Кто говорить?

Гефель, очнувшись от полузабытья, поднял голову и услышал слова команды. Голос Кремера… Гефель слышал его впервые с тех пор, как попал в карцер… Оторванный от друзей, беспомощный и одинокий, он, казалось, впивал этот голос, такой близкий и привычный. Каждое слово, произносимое Кремером, звучало для Гефеля музыкой. Его сознание пробуждалось. Он теперь отчетливо слышал голос начальника лагеря. Гефель был поражен.

– Мариан?

– Так?

– Эвакуации не будет. Лагерь сдадут…

– Правда?

– Вот, слушай!..

Гефель напряженно прислушивался.

– Если это правда, – возбужденно зашептал он, – если это правда…

Лицо Кропинского сияло.

– Матерь Божия, – выдохнул он, и его слова тонкой ниточкой протянулись к сердцу Гефеля, – мы тогда… может быть… не умереть.

Старосты блоков еще долго спорили перед канцелярией. Своей необычной речью начальник лагеря посеял разногласия. Были ли его слова искренни? Разные мнения высказывались на этот счет. Едва ли хоть один из заключенных поверил обещаниям начальника, и, тем не менее, они чисто по-человечески цеплялись за смутную надежду, что приближающиеся события не принесут беды. Может быть, лагерь в самом деле сдадут американцам в целости и сохранности? Другие высмеивали эти бредни. Своими обещаниями начальник лагеря, мол, только пустил пыль в глаза.

Кремер стоял посреди возбужденной толпы, он мог бы двумя словами внести ясность. Подобно группе сомневающихся, он тоже разгадал демагогию начальника лагеря, однако не все старосты были одинаково настроены. Среди них были такие, чьи политические взгляды или свойства характера заставляли соблюдать осторожность. Поэтому Кремер не решился выступить