Фантом Я - Ольга Устинова

в собственной светлой ванной вместо разделяемого ею с соседями темного и пыльного угла, отобранного у коридора высокой перегородкой и называемого с претензией — ванная комната.

На самом деле давно ходили эти слухи о снесении старого, переполненного расплодившимися семьями Ольгиного дома, с окнами все на тот же, полощущий свои отражения, Екатерининский канал. Об уничтожении битком набитого милого и крепенького старика во имя некоей новой индустриальной нужды, во что не посвящала Ольга Евгения ни до, ни после их счастливого сочетания браком, ибо случилось Ольге быть практичнее бродяги-Евгения. И мерещилось жизнелюбивой Ольге новое начало всего-всего, где-нибудь на тех самых, так не понравившихся Евгению окраинах бывших окраин, именуемых новостройками, где обитателей, уставших от толкотни во флигелях прекрасной старины, размещали в светленьких тонкостенных коробочках геометрических близнецов-жилищ, гнездящихся в ветренных полях различными комбинациями костяшек домино, глазеющих друг на друга этими костяшками.

Много лет тайно мечтала Ольга об этом чуде передвижения из опостылевшей ей тесноты красавца-старика, вибрирующего на отражении своем в волнистости канала.

Короче, мечтала Ольга о СВОЕЙ собственной квартире.

У РУССКОГО МУЗЕЯ

И казалось бы не было Евгению нужды приходить сюда подглядывать за памятником…

Однако что-то тянуло его магнитом проклятия, какое-то темное смутное знание, словно кто-то шепнул ему в плохом сне о городе фантомов: «Здесь бьется сердце города».

Мослатый и обрюзгший грузный царь на колхозном тяжеловозе-дромадере казался Евгению покорившим город металлическим деспотом, душой и отцом страшных фантомов — новых памятников новых правителей. Они поселились на городских пересечениях, пешие, воинственные, в распахнутых вызванным на себя ураганом пальто и шинелях, при вдохновенно вытянутых вперед кулаках — то ли вызов Прошлому, то ли угроза Будущему.

Приходил сюда Евгений потерзаться. Спросить ответа у собственного страха — в чем ужас роковой этого конного монстра?

И не было Евгению ответа. Сжималось сердце темными предчувствиями и странным подозрением, что жив всадник и лишь таится в углу дворца, в глухом его дворике, за деревянными воротами, посылая отсюда вдохновение крушащим силам города. Скульптурное проклятие, грозный символ травли красоты.

Знал Евгений, что не преграда хрупкие ворота для бронзового тяжеловоза. Подозревал, что открываются по ночам ворота и шагает бронзовый царь-ротмистр по священному граду, указуя на новые изящные рисунчатые безделушки, намечая новые жертвы на новое заклание.

Все чаще уходил Евгений из-под тесного свода в грусть и тихость великой тени огромного города, водной его половины и фантазии, поразмыслить и погрустить, и повздыхать — ах, что же теперь, в самом деле, можно сделать?

ДВОРЦОВАЯ ПЛОЩАДЬ

На Дворцовой площади, под конями, дождь залил асфальтовый круг, и Ангел, грустно уставясь в серые пятна воды и мокрый асфальт, не нравился самому себе.

Колонна под Ангелом, дом и пристанище его, бросала в эту погоду вместо тени отражение, видимое линией радиуса от центра площади. И Евгений, как канатоходец, двинулся по линиии сей над площадью, над затонувшим в асфальте серым небом, с провалившимся в бездну его, опрокинувшимся дворцом исчезнувших императоров, из коей печальный Ангел Александрийского столпа торчал указателем погрузившейся в воду пышной Атлантиды.

Осторожно пересекал Евгений-канатоходец эту легенду, мужественно балансируя на черной линии павшей колонны. Одну ногу приставляя спереди к другой, раскинув руки в мокром воздухе.

Таинственным молчаливым градом-Китежем покачивалась под ним площадь, и слышал Евгений, и видел Евгений звон и бум колоколов и радугу в куполах собора…

И было солнечно там, где было сейчас пасмурно, и было там радостно, где было сейчас грустно, и был Евгений там и тут, где был и где не был.

Как-то в дождливый день лета привел Евгений сюда Ольгу. Вырвавшись из тесноты своих контор оба они порозовели, посчастливели и разбаловались. Случилось это в их дождливый медовый месяц, и было на пасмурной площади пусто. Что дало возможность резвящимся Ольге и Евгению затеять игру в канатоходцев над небом затонувшей площади.

Евгений, чувствуя себя храбрым Тибулом, шел, старательно и покачиваясь, от основания Александрийского столпа, по черной нити его, через площадь к Ольге, двигавшейся с большим напряжением от венчавшего колонну Ангела, хмуро взирающего на эту затею, Евгению навстречу.

Было топко и бездонно под ногами их… и, когда они встретились, было так радостно разбить это тревожное и одинокое хождение над серым утонувшим небом, что румяная от напряжения и грозового воздуха Ольга бросилась Евгению на шею, как после действительного перехода через роковую бездну, где были захоронены и исчезли краски блистательной империи.

ОРДЕР

…И День пришел…Счастливая Ольга, лучась сиянием редких звезд ночного пасмурного городского неба, ворвалась под своды неандертала с бумажкой в руке. На этой бумажке, как окно в новую жизнь, как разрешение на воскресение, как официальное позволение на счастье, как приштемпелеванное свидетельство о человеческом достоинстве, измеряемом в этом городе квадратными метрами на душу населения, значилось сокраментальное слово «ордер».

… Ужели не увидеть Евгению больше крылатых грифов из окошка дома матери, куда добраться из далекой страны новостроек столь редкая была бы теперь для пешехода-Евгения возможность? Ужели не постоять в раздумье у стрельчатых окон ее зачарованной пятиугольной комнаты, уставившись на подвесной горбатый мостик на тросах, из ощерившейся пасти львов повисших?

Не мог Евгений перенести такой утраты, такой слезной боли на глазах у Ольги. Ушел бродягой по каналам, где уже плыли свидетелями отшумевшего дождями счастливого лета и приближения грустной осени пряные листья, первые листья приветствующей Евгения поры дождей и холода.

ОСЕНЬ

Евгений брел по листьям, что затопляли Летний сад осенью так же повсюду и толсто, как вода весной. Евгений шумел ботинками сквозь листья, вспарывая их пласты, как весной, бывало, разрезал здесь сапогами талую воду серебряного наводнения.

Дубы Летнего сада щелкали желудями по одиночкам-бродягам. Морзянка желудей в порыве ветра влажного с залива посылала Евгению конфиденциально предупреждение о приближении времен холодных и северно-безрадостных. Толкнувший Евгения в спину недружелюбный ветер направил и привел его к круглому пруду, в котором, у берегов его, покоился застывше и отрешенно красно-бордовый замок.

Ковровые аллеи парка, большие и малые, завлекали сюда тоскующих одиночек, к потаенному месту, тинистому старому пруду, где, в его застылой осенней отчужденности вибрировала душа красоты в своей квинтэссенции.

Здесь покоился в пруду бордовый замок, тая на дне его воспоминание о жизни краткой властителя и создателя его сильных стен — воплощение фантазии его страхов и предчувствий, ясновидения собственного конца.

Сей замок-ловушка, архитектурное укрытие от рока, созданный манией и надеждой, предавшей царя, бегущего от смерти за подвесные чугунные мосты средневековья,