Фантом Я - Ольга Устинова

вманил его в себя мечтой и верой в освобождение, захлопнул за ним мосты на цепях паранойи, пообещал нечто и уничтожил внутри себя руками сговорившихся придворных царя-маньяка.

Никто из венценосцев с тех пор не поселился в замке, страшась его нечистой славы. Он спал отражением на дне лебединого пруда, странный отчужденный островок средневековья, среди хоровода классики окрестных каналов.

Лишь новая власть, не признававшая плохих примет и предрассудков старой, ворвалась в отверженный замок с калькуляторами и чертежными досками. Опустили и приколотили к земле подъемные мосты, смазали стонущие двери в залах, спугнули привидения.

Там считали и печатали на машинках, чертили и планировали, кроили и преобразовывали новую душу города, вдохновляемые реформаторскими начинаниями новых властителей замка и города, чьи дела поспешно увековечивались в оптимистическом бронзовом литье памятников индустриальной поры.

Новые скульпторы изображали новых вождей уже не могучими всадниками, но пешими гигантами, призывающими протянутой рукой фантастическое будущее, в распахнутых заклятым ими на себя ураганом пальто и шинелях и очень похожими друг на друга.

Евгений до странности не любил бывать в их близи. А если случалось, то старался на них не смотреть, упрямым невниманием наказуя железных монстров, каковыми воспринимал он их для себя и праотцом которых считал он страшного фантома, спрятанного в квадратном дворике Русского музея за деревянными, глухими воротами на замке.

Ах, горько было Евгению.

…Прощай неандертал. Не будет присутствовать Евгений при твоей агонии, при последних минутах существования твоего, на берегах глянцевых каналов перед уходом в царство отражений, где все еще танцевала в памяти Евгения и в воображении его свое бело-розовое адажио фламингообразная балерина-церковь…

Так бродил он по городу, печально и потерянно, пересекая огромные разводные мосты над Большой Невой, световыми дугами в ночи перекинувшиеся меж островами, шатаясь странным бродягой среди нелюдимых и темных улочек Петровой крепости, меж бывших тюрем и особняков ее, где в центре острова, посреди крепостных широких стен, собор удил облака шпилем в суровых пепельных осенних лужах.

Евгений вернулся к матери, во флигель детства и всей его жизни. Дни уплывали по лентам каналов. Грифы сторожили сокровища отражений. Мерно дышали в ритм флигелю дворцы и лодки на привязи у набережных.

СОН ЕВГЕНИЯ

Ночью, в скромной комнате матери, за ширмой, где обычно спал Евгений на небольшом диване, приснился Евгению Святой Петр.

Святой отделился от головы грифа, вплыл через подоконник и остановился у изголовья за ширмой, ослепляя Евгения электрически-ярким сиянием, казавшимся Евгению нестерпимой белой яркости, но к удивлению его сообщавшей ему странное блаженство.

Евгению казалось, что он открыл глаза и сел на диванчике, уставившись потрясенно в святого.

— Я тебя теперь ясно вижу, — сообщил святому Евгений. — Не так, как на иконе, что в соборе.

Святой кивнул понимающе и сказал следующее, чего потом никак не мог расшифровать Евгений, сколько ни повторял себе, проснувшись, сколько ни бился:

— Сие, Евгений, так сложилось, что на тебя теперь одна надежда, — важно сказал святой.

Евгений сложил во сне молебно ладошки и признался святому, что не умеет веровать. На что Петр, приложив руку к его, Евгения, лбу, сказал успокаивающе:

— Вера, Евгеньюшка, не в осенении себя крестом, а в силе той, с коею ты рожден был и непременно помрешь. Спаси, Евгений, город мой, а то больше некому, — настаивал святой. — На тебе, Евгеньюшка, миссия сия. Выдюжишь — и ты, как я — к святым будешь причислен…

— А Александр? — спросил растроганно Евгений.

— Невский ли? — переспросил святой. — И его учтем. Кровь проливал, но бессмертием отмечен.

— Тут рядом его проспект, — забеспокоился Евгений, — в его честь назван.

— Ходатайство твое будет передано, — кивнул святой. — Не беспокойся. Место сие свято, и кто в защиту его придет, тому и слава.

Евгений возразил, что не слышал ранее, что места сии — святые.

На что Петр ответил:

— А каждое красивое место, Евгеньюшка, на земле на нашей — святое. Ибо в нем — высшая гармония…

И Евгений согласился.

— А что, скажи, Петр, стало с балериной-церковью? — Евгений даже хотел схватить Петра за руку.

— Таковая… стоит, где и стояла, лишь ты ее не видишь, равно как и другие, кто в слепоте своей красу не чтят.

С тем исчез Петр. Евгений же проснулся, на сей раз действительно открыв глаза, сел на своем диванчике, уставившись в окно. И показалось ему, что все еще светится окно белым и серебряным светом.

Гриф, однако, смотрел как всегда отрешенно, привычно охраняя тайну.

ОТКРОВЕНИЯ ОЛЬГИ

— У каждого, Евгений, своя мечта, — старалась объяснить Ольга. — Я очень, очень хочу иметь свою ванну. Это мое человече-кое право, наконец. Я хочу смотреться в свое собственное зеркало. Евгений, я хочу иметь свой дом.

— Я понимаю, — утверждал Евгений.

И честно старался войти в роль человека, имеющего свой собственный дом и свою собственную ванну. И честно представлял себя, растянувшегося в белоснежной новенькой пенной ванне, за собственной дверцей, куда никто не может стукнуть раздраженно и властно, требуя своего права на комфорт.

Евгений кивал головой, слушая Ольгу, и представляя, как счастлива будет она в этой пенной роскоши, и чувствовал себя виноватым;

что нет, конечно же нет, не сможет он ужиться с племенем архитектурных близнецов, похожих друг на друга, как расставленные на ребро костяшки домино.

КАК ЕВГЕНИЙ СПАСАЛ ФЛИГЕЛЬ

Ольга приходила поплакать к матери Евгения. И мать Евгения утешала плачущую и все объясняющую и объясняющую Ольгу. И гладила Ольгу по светлым волосам и приговаривала ласково что-то обнадеживающее. Что Евгений, мол, «остепенится, перестанет бродяжничать, уймется…» — и стыдилась сама произносимого. И знала, что все это «не то», ложь, и слова эти все совсем чуждые и не подходящие к стихии каналов, совсем не из той, что ли, оперы, и что это как бы даже и предает Евгения и страсть его болеть за места сии и сторожить их как бы.

Пришел и тот день, когда набрел Евгений при обычной своей проверке отражений на давно и со страхом им ожидаемые, алые от битого кирпича, дымные от новорожденной пыли развалины неандертала. Вода канала покрылась пеплом взрыва, в страхе попрятались ближайшие отражения, Евгений стоял потрясенно, уставившись на рваные раны кирпичей. В ушах его звучали слова святого: «На тебя, Евгеньюшка, одна надежа. Выдюжишь — и ты, как я — святой…»

И храбро рванулся в бой Евгений, в бой за спасение флигеля.

Прежде всего Евгений рванулся в домоуправление. Находилось оно во дворе, в подвале, четыре ступеньки вниз под здание, затем следовало хорошо потянуть