Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

если для большинства нет непогрешимого авторитета… Коим может быть только Бог?.. Вот он, краеугольный камень, о который разбивается несчастное человечество… «Если Бога нет, то все позволено» – вот формула обезбоженного мира… да, тогда ты сам по себе божок, тогда никого не убедить, для чего слушаться, для чего себя ограничивать, для чего дисциплина, для чего строгость, для чего целомудрие, для чего верность, для чего рожать детей, для чего самопожертвование и честь, и чувство долга, и любовь к Родине, и правда, и «не укради», и «что есть истина», и к чему она. Уже все, все сказано людям и нашими великими писателями, и святыми, и апостолами, и Самим Христом…

Но мир идет другим путем… ясно теперь, куда…

Да, теперь, кажется, ясно, чего нет в современном человеке, чего нет в нем, в симпатичнейшем Юре по сравнению с его отцом, и, как писал Бунин об изменившемся после революции человеческом облике, «гаснет свет Евангельский в глазах людей». «Свет Евангельский в глазах людей», – проговорил Юра. А видел ли он в своей жизни у кого-нибудь этот свет?.. А значит, у русских людей, у большинства, до революции этот свет сиял… и осиявал всю их благодатную жизнь, которую нам уже и представить теперь невозможно…

Он вынул из папки ксерокс письма Александра Викторовича Шабельского и стал снова перечитывать, в который раз.

«23 декабря 1944 г.

Милая моя, родная Татуся! Пишу наскоро, так как тороплюсь отправить тебе это письмо с утренней почтой.

Родная моя, случилось невероятное! Ты не поверишь (я сам долго не мог поверить в реальность происходящего), кого я встретил в лагере N для советских военнопленных офицеров, – брата Анатолия! Я не могу выразить тебе словами, что я испытал, что испытали мы оба! Это было поистине восстание из мертвых! Воскресший Лазарь не мог, казалось бы, произвести на меня большее впечатление, чем это воскресение из небытия моего брата. Ведь ты знаешь, я давно считал его погибшим вместе с его семьей еще в 19-ом году. Но милостивый Господь сподобил меня, грешного, пережить эту умонепостижимую радость. Ты знаешь, я тебе неоднократно писал, как содержат в плену русских, но Анатолий выглядит вполне, если можно так выразиться, прилично. Я его, конечно, сразу узнал, хотя прошло более четверти века, как мы расстались. Его жизнь потрясающа. Разумеется, многие годы он провел в советских лагерях, из лагеря его выпустили по заявлению с просьбой отправить на фронт, и теперь он полковник Красной армии. Мы много говорили с ним обо всем. Подробности расскажу при встрече. Но самое главное: я не смог убедить его ни перейти к нам, в РОА, ни остаться в эмиграции. Он считает, что борьба против Сталина – это борьба и против русского народа, она непременно выльется в еще одну гражданскую войну, поддержать которую он ни при каких условиях не в состоянии по совести. Он сознает свою обреченность, оставаясь в немецком плену, так как советская власть, независимо ни от каких обстоятельств, считает всех военнопленных априори предателями с соответствующим сей ужасной вине наказанием. Расстался я с ним с тяжелым чувством, сознавая, что виделись мы в последний раз, и горько сожалея о том, что я не смог и уже не смогу ничем ему помочь.

Думаю, однако, что его нежелание остаться в эмиграции связано еще и с тем, что недавно у него родился в России сын и Анатолий имеет маленькую надежду когда-нибудь его увидеть. Разумеется, никакого официального брака нет, поэтому ребенок будет носить фамилию матери. По его словам, это совсем еще юная женщина, служившая медсестрой в том госпитале, где он лечился после ранения, и очень похожая на его первую жену! Муж ее в первые же месяцы войны попал в немецкий плен, о нем нет никаких известий. Посему сын Анатолия будет носить фамилию матери по мужу – Юрий Мельников. Пишу тебе эти сведения, дорогая, так как на войне всякое может случиться, а ты должна это знать.

Родная моя голубка, обо мне не беспокойся, я здоров, простуда моя прошла, и я чувствую себя превосходно. Напиши, как ты, как дети? Есть ли у вас все необходимое из еды и лекарств? Очень меня беспокоит Шурочка, в прошлом письме ты писала, у нее снова поднялась температура, что сейчас? Как ужасно, что меня нет рядом с вами, так хочется обнять вас всех и крепко-крепко прижать к груди, защитить от всех зол и напастей! Поцелуй, милая, за меня каждое наше любимое солнышко и скажи, как сильно я их люблю и скучаю. А особенно, моя милая, жизнь моя и радость, счастье мое, по тебе.

Люблю тебя и всех наших дорогих деточек с каждым днем все сильнее. Иногда кажется, сердце не выдержит – так горит оно любовью к вам, моим ненаглядным.

Тысячу раз целую, люблю, люблю,

твой Александр.

Р.S. Посылаю тебе немного денег с Киселевым. Он расскажет тебе некоторые подробности, о которых я не могу написать в письме. Будь здоровенькой, родная, и береги детей. Храни вас Господь».

Юра аккуратно сложил письмо и посмотрел в окно. Как обычно, при вхождении в петербургскую зону, серая мгла заволокла небо, и это выглядело символично. «Господи, каждый раз словно проваливаешься в черную дыру», – невольно вздохнул Юра. Замигала табличка: «Пристегните ремни». Самолет пошел на снижение…

Среди встречающих он с неудовольствием вдруг увидел Ирину и очень удивился. «Что она здесь делает?» Но она, заметив его, так радостно заулыбалась и замахала нелюбимыми им гвоздиками, что невольно он тоже приветливо ей улыбнулся и помахал рукой с дипломатом. Другая рука была занята довольно внушительным чемоданом, подаренным ему кем-то из семейства Шабельских.

– Где Лиза? – спросил Юра, обнимая и целуя жену.

– С мамой. Какой у тебя роскошный чемодан… Представляешь, я так соскучилась, что не могла усидеть дома эти лишние два часа, и решила… пока ты добирался бы на такси… А ты скучал без нас?

– Конечно, – солгал Юра. – У вас все в порядке?

– У нас все… А ты мне не изменял? – вдруг останавливаясь и пытливо заглядывая ему в глаза, спросила Ирина.

Неожиданный вопрос его покоробил.

– Я не для этого летал в Париж, – начал он холодно. – Если бы я захотел…

– Прости, прости, прости! – Она спрятала голову на его груди. – Прости, ты просто не представляешь, как я тебя люблю, – зашептала Ирина. – Если ты от меня уйдешь, я… я брошусь в Неву, вот увидишь!

– С чего ты взяла, что я от тебя уйду? У меня и в мыслях…

– Я же понимаю, что я…