Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

и майках, со всеми своими ссадинами, фурункулами, синяками выглядели как питомцы очень бедного сиротского дома. Здесь же, глядя на них, впору было запевать: «Ты моряк красивый сам собою, тебе от роду двадцать лет…» Так оно и было. Большинству было именно по двадцать… И все они были красивы – каждый по-своему…

Местное начальство выдало мне листок с типовым «Планом культурно-массовых мероприятий в/ч 20333 на период межпоходового отдыха в г. Севастополе».

– Тут все расписано, где, что и когда, – заметил мне пожилой, с очень загорелой лысиной капитан 3-го ранга в кремовой рубашке-безрукавке. – Не вы первые, не вы последние. Здесь все продумано и проверено. Ваша личная задача – обеспечить дисциплину в городе и в расположении учебного отряда. Места, которые мы рекомендуем избегать, помечены в отдельном списке.

И первым номером в этом отдельном списке шла Аполлоновка…

– Очень опасное соседство, – вздыхал загорелый до коричневы политрабочий, опасливо поглядывая на красночерепичные крыши рыбацкого поселка. Их красночерепичные коньки и скаты выступали из буйных крон каштанов там и сям. – Если матрос ушел в самоволку, ищите его в Аполлоновке. И вообще, будьте в Севастополе как за границей – в город только пятерками и никаких одиночных передвижений. Патрули уже знают: если на ленте «Северный флот» – значит, подводник, за которого будет хороший выкуп – таранька и «шило». Поэтому забирают за любую провинность. Будьте бдительны, дорогие друзья, как говорил товарищ Фучик!

2. Башилов

Эх, Аполлоновка – душа Корабельной стороны, ее шальное сердце, слобода севастопольских рыбаков, бакенщиков, яличников… Аполлоновка – это русскоязычный закуток Неаполя, кусочек итальянского Сорренто в Севастополе. Через нее проходит каменный акведук, сработанный вовсе не рабами Рима, а матросами адмирала Лазарева. Под его арками и вокруг них гнездятся косокрышие толстостенные белые домики-крепыши, гаражи, сарайчики. На воде всегда белеют скорлупки яликов… Испокон веку обитали там старые моряки, хохлы, казаки, цыгане, женевьезы – потомки генуэзцев. Аполлоновка славилась своими драками, налетами и всяким закононепослушанием. Под арками акведука устроены дровяные и лодочные сарайчики, которые служили своего рода клубами интересных встреч за бутылочкой портвейна инкерманского разлива. Сюда же аполлоновские барышни приводили и охочих до любовных приключений матросиков.

За день до моего приезда из Аполлоновки успели вытащить к вечерней поверке трюмного Кидалова. Еще чуть-чуть – и счет «грубпроступков» в/ч 20333 был бы открыт. В дополнение к тяжелому происшествию с пожаром.

– Бди, Сергеич, бди! – напутствовал меня в Ялте Абатуров. – Нам только «чепушек» сейчас не хватало.

Но в Севастополе забываешь обо всех бедах и проблемах. И душа беспричинно поет на каждом шагу, на каждом перекрестке, на каждом повороте… Вот сквозь древние руины Херсонеса голубеет море с силуэтами ракетных кораблей. Его зеленовато-прозрачное живое стекло ослепительно рябит и лениво пошевеливается. Красивый и прочный сплав города и флота. От каждого буксира, паромчика, баркаса в севастопольских бухтах веет дальними странствиями, бурями, новыми берегами. Все это сонмище судов и кораблей поет одну морскую песнь…

А я веду своих матросов по плану – сначала на Малахов курган, потом в Севастопольскую панораму. И чувствую себя классным руководителем, который вывел своих старшеклассников на экскурсию, приобщаться к истории и культуре. И за каждым глаз да глаз нужен, но все равно бутылку водки раздобудут, как пить дать… Вон рулевой-сигнальщик Скорницкий (по-лодочному Скорцени) уже уши навострил, о чем-то договаривается с местными пацанами… Ох и трудно быть пастырем у этого вовсе не панургова стада. Откуда у этих двадцатилетних парней столько смекалки и изворотливости в добыче запретного зелья? И кто их к нему приучил в столь ранние лета?

Севастополь для моряка – город самых искусительных соблазнов, как, впрочем, и любой портовый город. Но у геройской морской фортеции есть и обратная – теневая – сторона. Я не хочу ее знать, но она все время лезет в глаза.

После панорамы все запросились на «чертово колесо», ну точь-в-точь школьники на классной вылазке. Сбросились на билеты. Сели по четыре человека в открытую кабинку, и колесо повлекло нас вверх. Чуден Севастополь в тихий вечерний час…

Там, на внешнем рейде, в дымчатом морском воздухе зубрились ступенчатые пирамиды корабельных надстроек. Там вот уже третьи сутки авианосец, окруженный скопищем «вспомогашей», копил силу для дальнего похода. Словно хлопотливые родственники обступили бойца перед трудной дорогой, суют ему на дорожку то одно, то другое.

Алый призрак солнца садится в море. Между реями баркентины и белым фасадом Константиновской батареи проскользнул силуэт уходящего в море эсминца. Вечный мотив Севастополя: вечерний корабль уходит в море мимо пляжа, мимо бронзовых женских тел в шезлонгах… Мимо Мекки и Рима… Любовь и смерть. Танатос и Эрос.

Ох уж этот Эрос… От обилия легко и полупрозрачно одетых хорошеньких женщин у подводников голова шла кругом.

Пока я витал в эмпиреях, трюмные, уединившись в одной кабинке, хлебанули по очереди из горла и умудрились перекинуть недопитую бутылку портвейна электрикам, которые поднимались ниже их. Это был цирковой номер! Его заметили остальные пассажиры колеса и зааплодировали. А я прозевал…

Дежурный по команде мичман Ых доложил мне, что на вечерней поверке «не числили» старшину 2-й статьи Макеева. Где он, что с ним? В самоходе, или что-нибудь серьезнее? Кто и где видел Макеева в последний раз?

Хоть бы скорее в Тартус!

3.

Утром меня ждала прекрасная новость: нашу команду вывозят на автобусе в палаточный лагерь для подводников, что разбит на берегу в сорока километрах от Севастополя. Здесь, в живописнейшей бухте Батилиман, среди прибрежных скал под сенью древовидных можжевельников теснились грубые армейские палатки. Лагерь обслуживают трое черноморских матросов. (Вот кому служба выпала!) Еду готовит местный кок-старшина, готовит по старинке – в котлах на костре. Но макароны по-флотски вкусны, как нигде.

В палатках железные койки с меланжевыми одеялами; условия жизни примитивны, но все неудобства скрашивались близостью моря. Вот оно, рядышком, едва не доплескивает до брезентовых крыш.

Не избалованные комфортом матросы радостно обживали лагерь. Некоторые из них – из глухих деревень – впервые окунались в теплое море. Глядя на них, я ощущал себя отцом большого благоденствующего семейства. Главное, чтобы никто не утонул! И слава богу, что в этом каменном скиту подводники были упрятаны подальше от курортных соблазнов. Матросы и старшины вдруг забыли о своих должностях и званиях, все стали заметно добрее друг к другу, раскованнее. Вот что значит поослаб дисциплинарный пресс, давивший на всех, и особенно в Северодаре.

Сколько же поколений выросло без колыбельной песни, без покаянной молитвы, без сострадания к слабым? И вот одно из них. Поражает нижайший уровень знаний что матросов, что старшин, что мичманов. Как будто никто из них не учил в школе географию, историю,