Студеный флот - Николай Андреевич Черкашин

новая знакомая. На сей раз выбираю другой маршрут – вдоль каменной стенки, круто уходящей в глубину. Жанна плывет впереди меня. Как красиво под водой женское тело! Волнообразное, оно плавно вписывается в подводные струи, легко обтекается водой. Жанна плывет уверенно и быстро, она в родной стихии, просто настоящая сирена. От таких вот и спасались моряки почем зря, а кто-то и не спасался…

Эх, поплавать бы так с Лю…

5.

Грот-бухта – бухточка, переходящая в грот, или грот, выходящий в море бухточкой. В овальной котловинке, похожей на грубо сложенный колодец, лежат округлые, словно черепа, камни. Они ослепительно белеют даже сквозь сине-зеленую линзу морской воды. Все здесь похоже на древнюю алхимическую лабораторию: каменные чаны на разных ярусах, наполненные уже стоячей морской водой, восходили один над другим. Впору было давать им имена: крабий чан, жемчужный чан, рыбный чан, лунный чан… Многоглазый череп-камень лежал на дне колодца, словно главное колдовское святилище – кубок из черепа дельфина. Морская звезда вместо пентакля. Панцирь морской черепахи. В одном из чанов жил осьминог. Норы подводных пещер уходили в вечную темень.

И это в такой-то красоте парит под водой наша Б-410? И это все проплывает мимо наших глухих стальных бортов? У капитана Немо в его «Наутилусе» были иллюминаторы…

Выплываем и отлеживаемся на нагревшейся уже гальке.

– Вы здесь один? – спрашивает Жанна, отжимая пряди длинных черных волос.

– С детьми.

– Сколько их у вас?

– Да вон они идут!

Ватага матросов под водительством боцмана выходит после завтрака на галечный пляж. Матросы без привычной робы – тощеватые прыщеватые белотелые подростки. Как иронизирует боцман – «дети с большими письками». Но каждый из них – либо торпедист, либо моторист, электрик, акустик, трюмный, рулевой, метрист, радиотелеграфист… Оторопь берет, когда подумаешь, что вот с этими-то детьми мы должны кувыркаться в Средиземном море с ядерными торпедами и морскими минами! В Европе им не стали бы продавать спиртное – только после 21 года. Детская железная дорога – вот что такое наша подводная лодка с ее боевой службой.

6.

Мое радужное благоденствие прерывается посланником из Севастополя. Приехал мне на замену шифровальщик мичман Шаман и привез распоряжение черноморского начальства срочно прибыть в штаб флота. Наверняка что-то стряслось с кем-то из мичманов или офицеров. Но Шаман утверждает, что в экипаже никаких ЧП. Тогда зачем я нужен в Севастополе? Может, полковник Барабаш решил меня здесь отловить и отправить все-таки в Ниццу?

Жанна провожает меня к воротам лагеря.

– Вы еще вернетесь сюда?

– Не знаю. Как получится. Скорее всего, нет.

Я возвращаю ей ласты. На одной из них она пишет свой адрес и возвращает мне:

– Что подарено, то подарено.

Я дарю ей свою маску и номер полевой почты. Расстаемся дружески – с улыбкой.

Переодеваюсь по форме три: черная тужурка, черные брюки, и выезжаю на попутной легковушке в Севастополь. С тоской оглядываюсь на красоты Батилимана – вернусь ли когда-нибудь сюда еще?

Хозяин «Жигулей» высаживает меня на Большой Морской, а там до штаба Черноморского флота, нависшего над городом, словно белый форт с поднятым флагом, рукой подать. Политуправление в отдельном здании, весьма непрезентабельном после дворцового величия главного корпуса. Вход со двора. Вахтенный у трапа матрос в белой форменке, третий этаж, пятый кабинет… Эх, вот где кончаются моря и начинается бумажная пустыня. Дежурный по управлению капитан 2-го ранга с красно-белой повязкой «Рцы» на кремовом рукаве рубашки, весьма неприветливо обозначил цель моего вызова:

– Ноль два вопроса к вам. Первый: в нашей КЭЧевской гостинице живет гражданка Алешечкина. Мать вашего погибшего матроса. Она приехала из Брянска. Вам надо с ней встретиться и побеседовать. Второе: вы должны встретиться со следователем из московской прокуратуры. Он работает с вашим экипажем…

В распахнутое окно служебного кабинета безмятежно заглядывали ветки акации. Летнее солнце стояло высоко, и, по-моему, оно никогда не заглядывало в этот сумрачный казенный мирок.

Первым делом я отправился в гостиницу к Алешечкиной. Начинать надо было с самого трудного. Что-то она мне выскажет? И что я смогу ей ответить? По дороге я пытался выстроить нашу беседу, точнее, свои ответы, но никакие заготовки не пригодились. Я ожидал увидеть заплаканную мать-старушку, но в холл спустилась ко мне хорошо одетая женщина лет сорока. Я представился. Она назвалась Дарьей Сергеевной. По всему было видно, что она истерзана хорошо скрытой душевной болью. Говорила с трудом, видимо, боясь разрыдаться.

– Витя у меня был единственным… Я растила его практически одна, без мужа… Муж – что он был, что его не было… Он только на проводы Вити на флот пришел… Витя хотел быть врачом… Витя… Зачем вы его туда послали? В самое пекло?

– Дарья Сергеевна, поверьте, мне тоже нелегко говорить сейчас, да еще смотреть вам в глаза… У меня тоже есть мама. И мне хочется позвонить ей и спросить: «Ма, что мне сказать матери моего погибшего матроса?» Наверное, она бы мне что-то подсказала, она же ведь точно такая же мама, как и вы. Но она ничего толком не знает о нашей службе. Не могу же я ей сказать, что живу фактически в паровозной топке, куда в любой момент могут дать форс пламени или рвануть «гремучий газ», если недосмотрят электрики, или пойти фреон, если прохлопают трюмные… Расскажи ей хотя бы сотую долю из нашей подводной жизни, и она спать перестанет… Как вы, забудет про сон… Витю никто никуда не посылал. Он жил в трюме центрального поста, и именно там вспыхнул пожар. Это как мина, которая может попасть в один окоп, а может влететь в другой…

– Но почему его никто не спас?

– Ваш сын сам нас спасал. Его нашли с пожарным шлангом в руках. Он мог убежать, но он стал тушить пламя…

– Боже, это я его таким воспитала! – горестно воскликнула женщина. – Мог же спастись, ведь правда же, мог?!

– Мог.

– И остался.

– Остался, потому что был настоящим подводником и сделал все, чему его учили не только вы… И погиб он как герой. Вы это должны знать – как герой. Не жертва несчастного случая, а как настоящий мужчина, погиб, спасая корабль.

Дарья Сергеевна долго молчала, опустив голову. Она пристально смотрела на массивную стеклянную пепельницу на нашем столике. Смотрела долго, не сводя с нее глаз. Я уже забеспокоился о ее душевном здоровье. Но она все же подняла глаза:

– Спасибо, что вы мне об этом сказали.

– Я должен передать вам воду, взятую с места погребения Вити.

– Спасибо…

Я достал из портфеля стеклянную колбу, на которой были начертаны фломастером цифры широты и