Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

Эндрю такая женщина должна была бы внушать отвращение, а между тем он ничего подобного не испытывал. Она возвела свое себялюбие чуть не в степень философии. И она обладала большим здравым смыслом. Она удивительно напоминала Эндрю женщину с картины Терборха, одного из старых голландских мастеров, которую они с Кристин видели когда-то. То же пышное тело, нежно-матовый цвет лица, тот же рот, надменный и чувственный.

Когда мисс Эверетт заметила, что Эндрю – по ее собственному выражению – серьезно решил ей понравиться, она стала менее сдержанна. Для нее было неписаным законом, что визит врача должен продолжаться двадцать минут, иначе она считала бы, что получила недостаточно за свои деньги. Но к концу месяца Эндрю уже просиживал у нее по получасу. Они беседовали. Он говорил с ней о своем стремлении выдвинуться. Она это одобряла. Круг ее интересов был ограничен. Но круг ее родственников – неограничен, и говорила она главным образом о них. Она не раз упоминала о своей племяннице Кэтрин Саттон, которая жила в Дербишире, но часто приезжала в Лондон, так как ее муж, капитан Саттон, был членом парламента от Барнуэлла.

– Доктор Синклер лечил и их тоже, – заметила она как-то раз осторожно, – не вижу, почему бы вам не стать их домашним врачом.

Когда он пришел в последний раз, она угостила его опять «Амонтильядо» и сказала очень любезно:

– Я терпеть не могу получать счета. Позвольте мне сейчас расплатиться с вами. – Она подала ему сложенный чек на двенадцать гиней. – Само собой разумеется, я скоро приглашу вас опять. Зимой я обычно делаю себе прививку против насморка.

Она даже проводила его до двери на лестницу и здесь постояла с минуту. Ее холодное лицо осветилось наиболее близким подобием улыбки, какое он когда-либо видел на этом лице. Но оно быстро исчезло, и, сурово глядя на него, она сказала:

– Хотите послушать совета женщины, которая годится вам в матери? Оденьтесь у хорошего портного. Сходите к портному капитана Саттона, Роджерсу, на Кондуит-стрит. Вы мне говорили, что очень хотите выдвинуться. Но в этом костюме вы ничего не добьетесь.

Он шел от нее и всю дорогу мысленно ругал ее с прежней своей необузданностью. Лицо его пылало от обиды. Старая сука! И чего она сует нос, куда ее не просят, какое ей дело до него! Какое право она имела учить его, как одеваться! Или она думает, что он будет играть при ней роль комнатной собачки? Вот где наихудший компромисс – в рабском подчинении условности. Его паддингтонские пациенты платили ему только три с половиной шиллинга, но зато они не предлагали ему превратиться в портновский манекен. Впредь он ограничится только этим кругом пациентов и никому не будет продавать свою совесть.

Но это настроение прошло как-то само собой. Правда, Эндрю никогда ни капельки не интересовался состоянием своего туалета. Дешевый костюм из магазина готового платья всегда отлично служил ему, покрывал и защищал от холода, несмотря на свою неэлегантность. Кристин тоже, хотя и была всегда одета мило и опрятно, никогда не огорчалась из-за отсутствия нарядов. Она лучше всего чувствовала себя в шерстяной юбке и связанном ею самой джемпере.

Эндрю украдкой оглядел себя, свои неописуемые шерстяные брюки мешком, внизу забрызганные грязью. «Черт возьми, – подумал он с раздражением, – а ведь она совершенно права. Как я могу в таком виде завербовать пациентов высшего класса? И отчего Кристин мне до сих пор ничего не говорила? Это ее дело, а не старухи Винифред. Как фамилия того портного, которого она мне назвала? Да, Роджерс на Кондуит-стрит. Я, пожалуй, действительно обращусь к нему».

Пока он дошел до дому, к нему уже вернулось хорошее настроение. Он помахал чеком перед носом Кристин:

– Видала, моя милая? А помнишь, как я прибежал к тебе из приемной с первым жалким заработком в три шиллинга? Ба! Нет, вот это – деньги, настоящий гонорар, какой и полагается доктору медицины! Двенадцать гиней за любезные разговоры с дурой Винни и безвредные впрыскивания ей «Иптона» Гликкерта.

– Что это за «Иптон»? – спросила с улыбкой Кристин. Потом вдруг с недоумением посмотрела на него. – Да ведь это, кажется, тот препарат, который ты так высмеивал?

Эндрю переменился в лице, насупился в сильном замешательстве. Кристин сказала именно то, что ему не хотелось услышать. И он вдруг рассердился, но не на себя, а на нее:

– Ах, пропади все пропадом! Никогда на тебя не угодишь, Крис! – Он повернулся и вышел, хлопнув дверью.

Весь этот день он дулся. Но на другой день опять повеселел. И отправился к Роджерсу на Кондуит-стрит.

V

Он был, как школьник, горд собой, когда через две недели спустился к Кристин в одном из своих двух новых костюмов. Костюм был темно-серый двубортный и, по указанию Роджерса, дополнялся воротничком с уголками и темным галстуком в тон. Без всякого сомнения, портной с Кондуит-стрит был мастер своего дела, а ссылка на капитана Саттона побудила его одеть Эндрю с особой тщательностью.

Как раз в это утро Кристин выглядела хуже обычного. У нее немного болело горло, и она закутала шею и голову старым шарфом. Она разливала кофе, когда Эндрю предстал перед ней в столь ослепительном виде. Она была так потрясена, что некоторое время не могла произнести ни слова.

– Ох, Эндрю! – ахнула она. – Замечательно! Ты куда-нибудь идешь?

– Иду? Конечно иду, на работу, к больным. – Он был так доволен собой, что держался почти вызывающе. – Ну как, нравится?

– Да, – ответила Кристин, но не так быстро, как ему хотелось. – Очень… страшно шикарно, но… – она усмехнулась, – но это точно не ты.

– Ты, кажется, предпочла бы, чтобы я всегда имел вид бродяги.

Она промолчала, но ее рука, державшая чашку, вдруг сжалась так, что заболели суставы. «Ага, – подумал Эндрю, – задело за живое!» Он закончил завтрак и пошел к себе в кабинет.

Через пять минут и она пришла туда, все в том же шарфе на шее. Глаза у нее были нерешительные, умоляющие.

– Милый, – сказала она, – пожалуйста, не перетолковывай моих слов. Мне ужасно приятно видеть тебя в новом костюме. Я хочу, чтобы у тебя было все, все самое лучшее. Ты извини, что я так выразилась давеча в столовой, но понимаешь, я привыкла считать тебя… ох, это ужасно трудно объяснить… Я всегда считала тебя человеком, который… – пожалуйста, не пойми меня опять превратно – которому решительно все равно, какой у него вид и что думают люди о его внешности. Помнишь, мы видели с тобой голову работы Эпштейна. Что ж,