Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

– Привет! – наконец отозвался он. – Что ты здесь делаешь?

– Был у пациента, – отвечал Эндрю, кивком указывая назад, на дом номер 17-а. – Я лечу дочь Джо Ле-Роя.

– Джо Ле-Роя!

Уже одно это восклицание много значило для Мэнсона. Он жестом хозяина положил руку на дверцу своего красивого нового автомобиля.

– Тебе в какую сторону? Не подвезти ли тебя?

Фредди быстро пришел в себя. Терялся он редко и ненадолго. За какие-нибудь полминуты его мнение о Мэнсоне и о том, насколько этот человек может быть ему полезен, подверглось мгновенному и неожиданному превращению.

– Да, – дружески улыбнулся он. – Я шел на Бентинк-стрит, в лечебницу Иды Шеррингтон. Решил прогуляться, чтобы быть в форме. Но я, пожалуй, проедусь с тобой.

Несколько минут, в течение которых они переезжали Бонд-стрит, оба молчали. Хэмптон усиленно размышлял. Он так радушно приветствовал Мэнсона в Лондоне, рассчитывая, что тот будет время от времени посылать к нему, на Куин-Энн-стрит, больных на консультацию по три гинеи за визит. Но сейчас перемена в старом товарище, автомобиль, а главное – упоминание о Джо Ле-Рое (это имя ему говорило неизмеримо больше, чем Эндрю) показали ему его ошибку. Потом он подумал об ученых степенях Мэнсона. Это тоже могло быть полезно, весьма полезно. Предусмотрительно заглядывая в будущее, Фредди видел теперь лучшую, гораздо более солидную основу для сотрудничества с Эндрю. Но надо было подойти к делу осторожно, потому что Мэнсон чертовски обидчивый и ненадежный малый. И Фредди сказал:

– Почему бы тебе не заехать со мной к Иде? Знакомство с ней полезно, хотя ее лечебница – самая скверная в Лондоне. Ну да, впрочем, и другие, верно, не лучше. А цены у нее выше.

– Вот как?

– Зайдем со мной и посмотрим мою пациентку. Это безобидная старушка, миссис Реберн. Мы с Айвори проделываем над ней кое-какие исследования. Ты ведь, кажется, специалист по легочным болезням? Пойдем, выслушай ее. Она будет страшно довольна. А ты получишь пять гиней.

– Неужели… Ты хочешь сказать, что… Но что у нее с легкими?

– Да ничего особенного, – усмехнулся Фредди. – Не гляди так удивленно. Просто, вероятно, небольшой старческий бронхит. А она будет рада, если я привезу тебя. Мы всегда так устраиваемся – я, Айвори и Фридман. И тебе бы следовало вступить с нами в компанию, Мэнсон… Пока не будем об этом говорить… да, лечебница сейчас за углом! Но ты удивишься, когда я тебе расскажу, какой доход это дает.

Эндрю остановил машину у дома, который ему указал Хэмптон, обыкновенного на вид лондонского жилого дома, высокого и узкого, совершенно очевидно не предназначавшегося для его нынешних функций. Озирая шумную улицу, по которой грохотали и свистели автобусы, автомобили, трамваи, трудно было себе представить, чтобы какой-нибудь больной мог найти здесь покой. Это было как раз такое место, где можно скорее получить расстройство нервов, чем излечиться от него. Эндрю сказал это Хэмптону, когда они поднимались по ступеням подъезда.

– Знаю, дорогой мой, – с готовностью согласился Фредди, – но и другие лечебницы расположены не лучше. Этот уголок Вест-Энда кишит ими. Видишь ли, нам, врачам, нужно, чтобы они находились там, где нам удобно. – Он ухмыльнулся. – Идеальное место для них, конечно, было бы где-нибудь за городом, в тишине, но подумай, какой врач, например, захочет ездить за десять миль каждый день, чтобы пять минут пробыть у больного! О, ты со временем все узнаешь относительно наших вест-эндских тихих заводей для больных. – Он остановился в узком вестибюле, по которому они проходили. – Они все пропитаны тремя запахами, – замечаешь? – эфира, кухни и человеческих испражнений – логическая последовательность… Извини, дружище! Ну а теперь – к Иде!

С видом человека, знающего, что делает, он привел Эндрю в тесную контору на нижнем этаже, где за маленьким письменным столом сидела маленькая женщина в форме красновато-лилового цвета и накрахмаленной белой наколке.

– Доброе утро, Ида! – воскликнул Фредди тоном, в котором звучало нечто среднее между лестью и фамильярностью. – Что, все подсчетами занимаетесь?

Она подняла глаза и, увидев его, приветливо улыбнулась. Ида была низенькая, полная и в высшей степени полнокровная женщина. Но ее веселое красное лицо было так густо напудрено, что казалось сизо-лиловым, почти под цвет ее форменного платья. В ней чувствовалась грубая, неугомонная жизненная энергия, смелость, понятливость, юмор. У нее были искусственные, притом плохо вставленные зубы, в волосах уже блестела седина. Легко было заподозрить ее в любви к крепким выражениям и вообразить в роли содержательницы второразрядного ночного клуба.

А между тем лечебница Иды Шеррингтон была самой модной в Лондоне. У Иды побывали половина пэров, светские дамы, любители скачек, знаменитые адвокаты и дипломаты. Стоило только развернуть утреннюю газету, чтобы прочесть, что еще кто-нибудь из блестящей молодежи, знаменитостей сцены или экрана благополучно оставил свой аппендикс в материнских руках Иды. Она одевала всех сиделок в форму светло-лилового цвета, платила дворецкому двести фунтов в год, а старшему повару – вдвое больше. С больных брала совершенно фантастические цены. Сорок гиней в неделю за комнату было довольно обычной здесь платой. А сверх того – отдельно за лекарства, часто эти счета исчислялись в фунтах, за специальную ночную сиделку, за операцию. А если с Идой пытались торговаться, у нее на все был один ответ, который она часто сдабривала вольным прилагательным. У нее имелись свои заботы. Надо было платить разные проценты и налоги, и она часто приходила к убеждению, что остается внакладе.

Ида питала слабость к молодым врачам и любезно поздоровалась с Мэнсоном, а Фредди пробормотал:

– Хорошенько посмотрите на него. Он скоро будет направлять к вам такое множество пациентов, что вы переберетесь в отель «Плаза».

– «Плаза» перебирается к нам, – многозначительно кивнула Ида.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Фредди. – Вот это хорошо. Надо будет рассказать Фридману. Пол это одобрит. Пойдем, Мэнсон, сейчас поднимемся наверх.

Слишком узкий лифт, в котором могли бы поместиться только одни носилки, поставленные косо, поднял их на четвертый этаж. Коридор был узок, у дверей стояли подносы и вазы с цветами, сникшими от жары. Эндрю и Хэмптон вошли в комнату миссис Реберн.

Женщина лет за шестьдесят сидела в постели, обложенная подушками, ожидая врача, и держала в руках бумажку, на которой были записаны некоторые симптомы, замеченные ею у себя этой ночью, а также вопросы, которые она хотела задать ему. Эндрю не ошибся, отнеся ее сразу к типу пожилых ипохондриков, тех malade au petit morceau de papier[19], о которых говорит Шарко.

Присев