Цитадель - Арчибальд Джозеф Кронин

и, хотя сэр Румбольд сам не был в их числе, слава об этой операции, которую хирурги назвали операцией «Румбольд-Блэйна», упрочила его репутацию врача-диетолога. С тех пор он не бросал оружия: подарил нации идею питания отрубями, бациллу молочной кислоты и «Иоргаут». Позднее он изобрел «румбольд-блэйновский способ жевания», а сейчас, помимо деятельности в качестве члена правления множества обществ, составлял меню для знаменитой сети ресторанов Рейли. «Приходите, леди и джентльмены, дайте сэру Румбольд-Блэйну, доктору медицины, члену Королевского терапевтического общества, выбрать для вас калории!» Многие «законные» целители человечества потихоньку ворчали, что сэра Румбольда давным-давно пора вычеркнуть из списка врачей. На это мог быть один ответ: что такое список врачей без сэра Румбольда?

Сэр Румбольд сказал, отечески глядя на Франсиз:

– Одной из самых любопытных особенностей последней эпидемии было резко выраженное терапевтическое действие «Кремогена». Я имел случай упомянуть об этом на заседании правления на прошлой неделе. Мы не знаем средств против инфлюэнцы. А при отсутствии лечебных средств единственный способ бороться с ее убийственным действием состоит в том, чтобы развить высокую сопротивляемость, естественную самозащиту организма против приступов болезни. Я говорил, и, льщу себя надеждой, говорил правильно, что мы неоспоримо доказали, и не на морских свинках – ха-ха-ха! – как наши друзья, лабораторные исследователи, а на человеческих существах феноменальное влияние «Кремогена», организующего и возбуждающего жизнеспособность и сопротивляемость организма.

Уотсон со своей непонятной усмешкой повернулся к Эндрю:

– А что вы думаете о кремо-продуктах, доктор?

Захваченный врасплох, Эндрю невольно ответил:

– Это такой же точно способ снимать сливки, как всякий другой.

Роза Кин, бросив на него украдкой быстрый одобрительный взгляд, имела жестокость расхохотаться. Улыбнулась и Франсиз. Сэр Румбольд поспешил перейти к описанию недавней своей поездки в Троссачс в качестве гостя Северного медицинского объединения.

Во всем остальном ланч протекал гладко и приятно. Эндрю непринужденно принимал участие в общем разговоре. Прежде чем он вышел из гостиной, Франсиз сказала ему несколько слов.

– Вы, ей-богу, имеете блестящий успех, – шепнула она. – Миссис Торнтон забыла даже выпить кофе, говоря со мной о вас. Я почему-то уверена, что вы ее уже завербовали – так, кажется, говорят? – в пациентки.

Это замечание еще звучало у него в ушах, когда он возвращался домой. Он сказал себе, что сегодняшний визит принес ему много пользы, а Кристин ничем не помешал.

Но на другое утро, в половине одиннадцатого, его ожидал неприятный сюрприз. Позвонил Фредди Хэмптон и с живостью спросил:

– Ну, весело было вчера на ланче?.. Откуда я знаю? Ах ты, старый осел, разве ты не читал еще сегодня «Трибьюн»?

Эндрю в ужасе сразу же бросился к столу в приемной, куда он и Кристин клали газеты, прочитав их. Он вторично просмотрел «Трибьюн», одно из наиболее распространенных ежедневных иллюстрированных обозрений. И вдруг вздрогнул. Как это он не заметил в первый раз?

На странице, посвященной светской хронике, помещена была фотография Франсиз Лоренс и описание званого ланча, состоявшегося у нее накануне. Были указаны имена гостей, в том числе и его имя.

С расстроенным лицом он вырвал страницу, смял ее в комок и швырнул в огонь. Затем сообразил, что Кристин ведь уже прочла газету, и свирепо нахмурился. Хотя он почему-то был уверен, что она не видела этого проклятого столбца, все же он ушел к себе в кабинет в дурном настроении.

Но Кристин этот столбец прочитала. И минутное ошеломление сменилось чувством обиды, поразившим ее в самое сердце. Почему Эндрю не сказал ей ничего? Почему, почему? Ее бы ничуть не огорчило то, что он идет без нее на этот дурацкий ланч. Она пыталась успокоить себя мыслью, что из-за таких пустяков не стоит огорчаться. Но глухая боль в сердце говорила ей, что под этим кроются далеко не пустяки.

Когда Эндрю уехал на визиты, она пыталась делать обычную работу по дому. Но не могла. Прошла в его кабинет, оттуда – в амбулаторию все с той же тяжестью на душе. Принялась рассеянно вытирать пыль в амбулатории. Подле стола лежала его старая сумка для инструментов, первая, которая служила ему в Блэнелли, которую он таскал с собой по рабочим кварталам, брал в шахту, когда его экстренно туда вызывали. Кристин потрогала сумку со странной нежностью. Теперь у него была новая сумка, красивее этой. Она была частью того нового, той более выгодной практики, за которой он так лихорадочно гнался и к которой Кристин в глубине души относилась с таким недоверием. Она знала, что бесполезно говорить с Эндрю о своих опасениях. Он теперь стал таким вспыльчивым – признак того, что в нем происходила душевная борьба. И первое ее слово тотчас задело бы его, вызвало ссору. Надо действовать другим путем.

Она вспомнила, что сегодня суббота и она обещала Флорри взять ее с собой, когда пойдет за покупками. Флорри была веселой девочкой, и Кристин успела к ней привязаться. Она видела, что Флорри ждет ее на верхней ступеньке лестницы, ведущей в подвальное помещение, чистенькая, в свежем платьице, в полной готовности. По субботам они часто ходили на рынок вдвоем.

У Кристин немного отлегло от сердца, когда она очутилась на воздухе и, держа девочку за руку, ходила по рынку, переговариваясь с знакомыми торговцами, покупая фрукты, цветы, стараясь придумать сегодня что-нибудь особенное, чтобы угодить Эндрю. Но рана все еще не затягивалась и болела. Почему, почему он ничего ей не сказал? И почему она не пошла с ним туда? Она вспомнила, как в Эберло они в первый раз были приглашены к Вонам и каких трудов ей стоило вытащить его туда. А теперь все так переменилось. Ее ли это вина? Не переменилась ли она сама, не замкнулась ли в себе и стала необщительной? Но нет, она этого не находила. Она по-прежнему любила знакомиться и встречаться с людьми, независимо от того, кто они. Ее дружба с миссис Вон продолжалась, и они аккуратно переписывались.

Но хотя Кристин было больно и она чувствовала себя обиженной, главная ее забота была не о себе, а о муже: она знала, что богачи, как и бедняки, могут быть скверными людьми, что Эндрю мог бы остаться таким же хорошим врачом на Грин-стрит, в Мейфэр, как на Сифен-роу в Эберло. Она вовсе не требовала сохранения таких героических аксессуаров, как гамаши или его старый красный мотоцикл. Но она сердцем чувствовала, что в те времена Эндрю был чистым и честным идеалистом, и это освещало их жизнь ясным белым пламенем. Теперь пламя пожелтело, абажур, сквозь который оно светит, загрязнен.

Направляясь к фрау Шмидт, она