Путь к «Варягу» - Павел Владимирович Троицкий

«Боже, милостив буди мне грешному!» – вот ваша молитва. «Без числа согреших, Господи, помилуй мя!» – вот ваша исповедь. «Пресвятая Богородице, спаси мя! Ангеле-хранителю, сохрани мя!» – вот ваши молебны. «Святителю Христов, Николае, буди мне помощник Святителю Митрофане, не остави мене!» – вот ваши акафисты трудно ли сделать сие? А этого в вашем положении, когда то делается от души, достаточно для всякого».

 Когда я приехал домой, то вспомнил, что у меня на столе лежала папка с тогда еще неизданными письмами генерала Алексеева. Всякому русскому человеку известна печальная роль этого генерала в событиях 17 года. Но письма жене, которые ждали меня на столе, относились к более раннему периоду к русско-японской войне, в которой участвовал генерал. Какая же метаморфоза произошла с русским обществом за какую-то дюжину лет. Это легко проследить по генералу Алексееву. В те годы это твердый монархист, противник революции.

«В том-то, моя любая, наше и горе русское, что все мы хотим выстроить свою хатку с краю, и если в этой хатке все пока обстоит дело складно и благополучно, то нет того общего горя, общей работы, которые могли бы нарушить покой и мирное житие бесчисленного числа таких богоспасаемых хаток. Там и пейзажи, там и весенний самодовольный смех… Это – наша болезнь…

Вчера я с трудом заставил себя перечитать два нумера газеты «наша жизнь» Ходского и «Русская правда» – московская. Первые годы свободы печати, когда молодая, незрелая мысль сбрасывает с себя узду, конечно, должны отличаться крайностями во мнениях, несдержанностью в выражениях. Здесь, у нас нет молодости мысли, нет, это какое-то злобное, старчески-изжитое шипенье, самооплевывание, полная утрата веры в себя, в свои силы, одни слова.. слова…, слова … и никакого проблеска творческой сознательной мысли.

Дочитывал с трудом, только из сознания, что нужно дочитать, так в этих убийственно неприятных строках, столбцах, страницах сидит душа известной части русского общества. Гаденькая, трусливая, трусливая душа блудного старикашки, которого потребовали к смертному расчету. Вопит эта душа лишь о мире, во что бы то ни стало; восторгаясь умением нашего противника сознательно умирать за славу своей Родины, как бы противопоставляя отсутствие таких качеств у русского, эта душа мечтает, что Япония, как нация не страдает под гнетом потерь утрат…

В «русской правде» – фельетон Немировича-Данченко, обильно поливающий грязью армию. И они думают, что подобными писаниями поднимут дух, самосознание в армии, а в офицерском ее составе в особенности. В мирное время наша печать замалчивала, игнорировала армию. А когда выдвигала кого-либо на сцену из среды армии, то всегда в смешном, глупом виде. Собирательный русский человек не только не любит своей армии, он считает ее каким-то злом, в которое надлежит отдавать из интеллигенции только отребье. И неужели Немирович-Данченко не может понять, что отрицательные типы в армии даны обществом, даны только потому, что целым рядом лет оно оттолкнуло все лучшее от армии, а наши порядки способствовали тому, что все светлое, энергичное бежало, н видя выхода и просвета.

В то время когда немец бесконечно гордится и интересуется своей армией, француз любит ее, русский – издевается, надсмехается, презирает.

Бесконечно тяжело было читать эти два поганых нумера и потому, рисовали такую бездну, в которую уже ползет Россия, такое разложение всех слоев, такое бессилие воли, такую подлую общественную трусость, что невольно приходишь к заключению о невозможности дальнейшей борьбы.

Гнилая печать проникает в армию, жадно проглатывается, даже солдатами, делает свое растлевающее дело между ними и офицерами. Пожалуй, испытанные нами неудачи не расшатывали так нравственной упругости здешней армии, как вести их России, борзописательство и бесконечные телеграммы, когда начнутся мирные переговоры.

Нет, вероятно, не переживала еще Россия такого глубокого падения национального чутья, как теперь, даже в те времена, когда мрак невежества царил еще больше, чем теперь» Письмо от 17 июня 1905 года деревня Людяпуцза».

Как это напоминает недавнее время! Развал армии под улюлюканье обезумевшей толпы. И бессовестная ложь газет. Насколько сильно действие печатного слова иллюстрирует пример самого же Алексеева. Он, кадровый военный, невольно подается газетной шумихе и готов поверить в победу японцев! Вот что он пишет в том же письме: «Я теперь теряюсь в догадках, почему же с их сторон не начинаются военные действия. Что они готовы – в этом не может быть сомнения; что пока преимущества на их стороне – они это знают… И я лично предполагаю, что япоши готовят с юрприз, и подготовка эта отнимет время. Будет ли десант у Владивостока и одновременно наступление в Манчжурии – я пока разобраться не могу, но не могу согласиться с тем, что одна мечта о мире парализовала японскую настойчивость». Но через месяц он, наконец, понимает абсурдность своих ожиданий: «Пятый месяц бездействия сам по себе указывает, что только умеренность и способность японского Главнокомандующего потребовать от своих войск наивысшего напряжения сил и рисковать всем во имя победы – наградили действительно его успехом. Успех был достигнут, но и за ним обнаружилось, что достаточных сил и средств, чтобы вести дело дальше, даже с прежним риском, нет». Видите, как может затуманить печать самую трезвую голову». Но взглянем на факты через много лет. Одна оборона Порт-Артура сколько стоила японцам! Та самая, за которую едва не приговорили к смертной казни генерала Стесселя. Он действовал не лучшим образом, но каков был результат! Вот что пишет Кресновский, описывая Русско-японскую войну: «Блокада Порт-Артура длилась 239 дней, осада в тесном смысле этого понятия – 159. крепость девять месяцев (до февраля) задерживала III японскую армию и отвлекла на себя в общей сложности 170.0000 неприятелей – около трети всех сухопутных сил Японии. Урон армии Ноги за всю осаду составил 110000 человек, из коих 85000 в боях и штурмах. Таким образом, гарнизон отвлек на себя силы вчетверо большие, и причинил им кровавые потери, вдвое превышающие его численность. Иными словами, каждый портартурец сразился с четырьмя японцами и двух из них убил. Результаты в военной истории доселе неслыханные. Гази Осман притянул к Плевне «только» тройные силы на четыре месяца и причинил им потери, значительно уступающие численности гарнизона».

«Решительная минута гибели царизма все ближе и ближе. Царизм чувствует это, но он хочет жить. За его спиной века, и эти века выработали в нем могучую привычку руководить, властвовать, решать, терзать, давить, словом, жить. Весь его грандиозный многочленный ветвистый организм сверху донизу пропитан одним инстинктом жизни. Этот жадный инстинкт его покинет лишь вместе с самой жизнью, а жизни он дешево не отдаст. Он показал это – и