Городошники - Татьяна Нелюбина

– А зачем?

– А зачем твоя мамочка восемь лет денежки платила?

– Для общего образования. Чтобы я хотя бы могла наслаждаться музыкой других.

– Музыкой и без образования можно наслаждаться.

– Не скажи. Ты ведь даже не знаешь, что ты мне помешал слушать.

– Может, мне уйти?

– Уходи.

– Хорошо.

– Куда пойдешь?

– Милка…

– Дай подумаю. Давыдова замужем. К Шустовой? Она в общежитии. Что я гадаю. У тебя же отдельная комната на Заводской. Кого хочешь, того и приведешь. Ты же без этого дела не можешь.

Я вышел.

С ней – как в одиночке.

И остановился.

Хотелось задрать голову на луну и завыть по-волчьи.

Баба Тося отправилась с детьми на прогулку.

Эти минуты чудесны. Мне никто не мешает, и я могу спокойно работать. Все идет так легко, как никогда раньше. Гера сказал: отлично! Значит, так и есть! Мне нужно спешить, он сегодня придет! А мы с Прохором еще и планшеты свои все вместе не видели, что за экспозиция получится?

Прислушиваюсь, где-то Тухманова играют. Подпеваю тихонечко, голосок сначала писклявый, а потом – ничего, крепнет. Остается последний, самый сложный узел – входной. Гера столько раз говорил: не оставляйте на последний день самое сложное.

Я пошла на кухню, поставила чайник. Отсюда еще лучше было слышно – «По волне моей памяти». Чай получился отличный. А не съесть ли еще и бутерброд? Белый батон с маслом – просто чудо! Как жаль, что я бросила музыкалку, сейчас бы сыграла что-нибудь бравурное, раскидистое, а то душа поет молча.

Помыть голову!

Одеться!

Скоро Гера придет!

За окном закричали:

– Милка-а-а!

Я выглянула.

Притащился чуть ли не весь стройотряд Прохора.

– Помогать будем!

– Я вас не звала.

– А и не надо, мы сессию сдали, каникулы начались, вот, прибыли в твое полное распоряжение!

– Зачем?

– А нам что скажете, то и сделаем!

– Прохор подослал?

– Мы и сами с усами!

– Что он вам сказал?

– Твои планшеты в институт перетаскивать. Пленкой заклеивать, вырезать, начинаем красить.

– Без меня? Без меня ничего не начинайте. Колер я буду подбирать.

– Так пошли.

– Сегодня не могу. Завтра.

Ах, какое товарищество. Прямо один за всех, да все за одного! Какая самоотверженность!

А вот и Сам пожаловал!

– Какими судьбами! Котлеты в холодильнике. Разогреть, или сам справишься?

– А ты не можешь оторваться хоть на минуточку?

– Для чего?

– Мы еще общую композицию не видели.

– И что?

– Что ты хочешь мне доказать?

Ни-че-го! Ровным счетом, ни-че-го. Сразу нужно искать тайный смысл в моих словах, копать там, где ничего нет, найти подтверждение выдуманному, чтобы погорячей враждовать.

– Ты изменилась.

– Ты тоже.

– Завтра вырвешься хоть на час?

Придется.

А мне бы хотелось, чтобы все оставалось по-старому. Чтобы ты работал там, а я здесь. Не мешал мне. У меня все чаще стало появляться такое неприятное чувство – когда кто-то ходит сзади меня, нетерпеливый холодок пробегает по лопаткам, быстрее, быстрее пройди мимо, не мешай мне, займись своими делами!

Причесаться!

Подкраситься!

Мне хотелось сказать Гере, что если я что и представляю собой, то только благодаря ему. Ему и Десятову. И Розе Устиновне. Мне очень хотелось знать, представляю ли я собой что-нибудь.

При свете ламп мертвенного дневного света даже здоровяк выглядит утопленником, что же говорить о наших замученных девочках?

Они пахали со страшной силой и больше не обсуждали важные темы, кто что наденет, кто беременный, кто еще нет, но когда собирается, у кого какой муж, жених, друг, о любовниках – во всяком случае, при мне – не рассказывали.

– Аэрограф забарахлил, что будем делать? – закричали в другом конце аудитории. Мы сбежались туда, сломается аэрограф, мы все пропали. Восемь досок попробуй-ка как-нибудь иначе закрасить.

– Кто же аэрограф заправляет гуашью?! Гуашь все забила! Акварелью, детки мои, акварелью нужно отмывать!

Пришлось разбирать, чистить, все по новой налаживать.

– Эй, кто-нибудь, выключите свет, день наступил.

Свет погасили, и раздались вопли.

Мы бросились туда.

Вопить было с чего. Такой приятный – при искусственном освещении – палевый цвет приобрел при дневном свете розоватый оттенок.

– Поросячий колер, свинячий!.. Что делать?

– Кошмар. Кошмар. Кошмар.

– И куда я торопилась? Подождать не могла? При дневном свете нужно красить!

– И хоть бы одну доску покрасила у окна и посмотрела! Нет, поспешила уж все разом загадить!

– Что теперь делать?!

– Перекрывать?

– Как перекрывать, если ленту уже сняла?! Опять наклеивать, опять резать?

– Возьмешь кисточку и прилежно все перекроешь. Отмывку за одним вспомнишь.

– Мне не перекрыть…

– Так, девочки, доставайте кисточки, всей группой навалимся, к вечеру, может, и перекроем.

– Хорош гусь. У нас своих забот полон рот.

– Не гусь. Поросеночек!

– Это цвет зари.

– Кошмар. Кошмар. Кошмар.

– Зарю гасим.

– Хи-хи-хи!

– Прохор, ты кисточку не облизнул. Кисточку нужно облизывать перед тем как в ход пускать. Смотри, это вот так делается.

– Аха-хо-хи! – Ихи-хо-ха!

Вплыла Милка.

Девочки притихли под ее суровым взглядом.

– Так-то ты работаешь, – сказала она мне и не смягчалась до тех пор, пока ей не втолковали, как мы тут лопухнулись с зарей.

Она, наконец, улыбнулась.

Я от всей души ее пожалел. Вой не вой, никуда я от нее не денусь. И она это знает даже лучше, чем я.

– Прохор, посмотрим композицию.

Мы вынесли планшеты в коридор, положили на пол.

Милка принялась их изучать.

В отношении композиции и цвета я ей полностью доверял.

– Сойдет, – решила она. – Моя часть сильнее.

– Само собой.

– Не поэтому. У меня здания, сооружения, у тебя схемы, генплан. Схем, на мой взгляд, слишком много. Вместо них нужно сделать перспективы. Нет, одну, крупную. Эти твои спирали нужно изобразить.

– Не успеем.

– Успеем.

Рабы, определившись с фронтом работ, поставили планшеты на козлы.

Прибежал Сидоров:

– Зина, давай прогоним мою защиту.

– Давай.

Он обратился к нам:

– Прохор, Люба, вы – члены комиссии, готовьте вопросы. Я начну с того, что мой завод находится в сложных взаимоотношениях с ландшафтом: трубы – в контрастном, цеха – в согласованном, склады – в закамуфлированном.

– С тобой не соскучишься, Сидоров.

– Зина, ты – в комиссии, ты должна обращаться ко мне на «вы».

– С вами не соскучишься, Александр Борисович.

– Я того и добиваюсь, Зинаида Петровна, чтобы комиссия не заснула на защите!

– Она не заснет, и вот почему. Трубы напоминают стволы деревьев, а это значит, что именно они согласованны с лесом. А параллелепипеды цехов в него не вписываются, то есть вступают в контраст. Сечете, Александр Борисович?

– Гм-гм… – Сидоров поразмышлял и спросил: – А оперный театр в Сиднее? Его ты куда отнесешь?

– В