Городошники - Татьяна Нелюбина

– Т-с-с, братик спит!

Она недоверчиво подошла к его кроватке, внимательно посмотрела, поднесла пальчик к губам, т-с-с! Васьюса спит! Через два часа опять проснется, опять кормление, нужно спешить.

Я отставила доску с кальками, пошла на кухню. Даша побежала за мной, думая, что сейчас мамочка займется ею, а не своим заводом, про который она всегда говорит: ка-ка!

Я постелила на кухонный стол газету, разложила бумагу, ножницы, клей. Даша на всякий случай принесла свою Катю, потом дырявые колготки. Опять дырки. Выбросить или зашить? Пожалуй, можно еще зашить. Если найду иголку. И нитки. Вспомнила, что я дома, здесь все на своих местах. Не то что там у меня…

Я дома. Колготки штопать не нужно. Я разрезала, распустила нитка за ниткой. Они мне отдаленно напомнили заводские «капилляры», кровеносные сосуды аллей, а дороги, мы учили, это артерии города. Я приклеила нитки к скорлупе, приклеила бумажные глазки, и такая прелесть получилась, такая прелесть!.. Даша не сводит глаз с моих рук, недоверчиво смотрит на меня, осторожно берет новую игрушку, качает головкой, ай-ай! Кладет игрушку на стол, прижимает ручки к животику, ай-ай! Опять берет, ай-ай! Тогда я делаю ей еще и кота. Даша не может придти в себя от изумления, гладит осторожно мои руки, бежит за своей Катей, показывает ей свои новые игрушки, потом несет их Васюше, а Васюша спит, ай-ай!

Я иду к своей доске с кальками. Даша говорит грустно: ка-ка. Я беру ее на руки, рассказываю сказку про Жана, который пошел мир посмотреть, себя показать. И дошел он до Некоего Царства, где злая королева запретила смеяться, и даже дети не знали, что такое улыбка. А Жан волшебной трубочкой всех развеселил и проучил королеву. Когда я сказала: и вот злая королева пошла за Жаном по мостовой, приплясывая, и народ показывал на нее пальцем, Даша подпрыгнула и кулачком стала бить в воздух – так ее! так! так! И счастливо смеялась, как и я когда-то давно, когда мама еще могла защитить меня от всего. Сейчас смеется Даша, а я опять расту вместе с ней и взрослею, как моя мама, и дарю Даше целый мир, где побеждает улыбка. И где я – ребенок, и где я – мама. Какой мир будет у моей Даши, у моего сына, мир – гармония? А есть ли у меня что дарить? Если мне неуютно и тошно, если я скорее вижу плохое, чем хорошее, я и детей лишаю радости. И зло будет копиться, и Даша забудет, как когда-то била кулачком в воздух и радовалась, что проучили злую королеву.

Я не дам своих детей в обиду, я буду справедлива.

– Как вот так, вот так! – Даша бегала по кухне, возбужденно размахивая руками, разгоняя зло, торжествуя справедливость, воспитывая свою маму.

Мы покормили Васюшу, переменили пеленки, Даша гладила мои руки, показывала братику новые игрушки, и я чувствовала себя совсем другой, доброй, щедрой, и удивлялась этому новому ощущению, новому пониманию. Я не только родила их, я должна еще строить для них мир, в котором они будут жить, любить, ценить то, что люблю и ценю я, их мама.

Даша обняла Васюшу, заснула. У меня есть два часа. Наклеить кубиков для макета.

Как странно, я поняла, что должна строить, когда мой дом стал разваливаться. Неужели, чтобы я что-то поняла, что-то должно разваливаться?

В дверь позвонили.

На лестничной площадке смущенно топтался Гера, протирая очки огромным платком.

– Герман Иванович! Ой, проходите, я вас сейчас чаем напою!

Я хотела убрать газету с макетом, но Гера заинтересовался. Особенно ему понравились нитки.

Пришла Даша, потирая заспанные глазенки. Увидев чужого, собралась зареветь, сморщила нос. Гера присел перед ней и тоже сморщил нос. Даша с интересом стала изучать его лицо, потрогала очки. Осторожно их сняла, примерила себе, потом своей Кате. Гера подслеповато щурился. Глаза у него, оказывается, были не такими маленькими, как казались за стеклами. Очки с Кати сползали и в конце концов Даша стукнула ее. Гера Катю тут же подхватил, покачал. Даша следила, как он дует на «ушибленное» место. Взяла Катю, не сводя глаз с Геры, тоже покачала. Подняла очки, бережно надела на Герин нос, проверила, держатся ли они. Гера покорно ждал.

Проснулся Васюша. Я покормила его, переменила пеленки.

Даша крутилась вокруг Геры, заглядывала в его глаза, приподнимала очки, возвращала на место.

Было очень покойно. Шевельнулось завистливое чувство к той женщине, которая станет его женой.

Это было ни на что не похоже. Я вышла. Провела щеткой по волосам, вернулась.

Гера усадил Дашу за стол, дал ей свой карандаш, и та, вся сия, принялась разрисовывать газету своими «рыбками» и «морковками». Все это, в сочетании с нитками, походило на готовый генплан. Я засмеялась. «Городошник» растет!

Гера разглядывал газету.

– Интересно может получиться…

Его коронная фраза.

– Мне уж не до этого, Герман Иванович. Лишь бы защитить как-нибудь и все. Времени почти не осталось.

Мне вспомнился анекдот с бородой. Про студентов, которым объявили, что они должны сдавать китайский язык. Англичанин спросил: когда, через год? Француз спросил: через месяц? А русский вскочил: когда сдаем, завтра?

Гера примерно так же думал:

– можно и год сидеть, ничего не высидеть, а можно и за месяц все сделать, если…

– …есть идея. А если нет, то и так сойдет.

– Как же нет? Да вот она! Это же очень интересно! На контрасте! Все цеха, печи и прочее – в прямоугольной сетке, а между ними – вот такие всякие штучки-дрючки, изогнутые, живописные.

– Этот прием годится только в парках.

– Да почему? Веселые, живые уголки у прямоугольных громадин – чем плохо? Стенки, ступеньки…

– Какие ступеньки, там место – как блин.

– Вот мы его и «вспузырим»! Представьте – прямоугольники цехов, дорог, и среди них вдруг такие живописные островки! Прекрасно!

Я и сама видела, что прекрасно, но мне хотелось, чтобы он меня уговаривал. Он говорил, что мои «въездные ворота», которые я «организовала» из административных зданий, остроумно решены, прямо-таки с женским изяществом, он бы до этого не додумался! И «говорит» руками, и видно, что он страшно рад такому решению, что оно нашлось. Я не прочь бы и дальше послушать, что мне тут так удалось, что его так радует, но не знаю, как относиться к словам «женское изящество». Нет ли в них чего-то унизительного для меня?

Я вглядываюсь в его лицо, в глаза. Нет, скорее это восхищение перед чем-то иным, перед чужими находками, перед