Городошники - Татьяна Нелюбина

– Я вчера посмотрела. Ты воспользовался моими предложениями.

– Милка!..

– Ты меня извини, у меня масса дел, пока!

Мне удалось пройти довольно гордо, хотя до последней секунды я не верила в то, что происходит. В бешенстве, в отчаянии я побежала к ректору, все же надеясь, что принимать решение не придется. Мне казалось, что ничего не случилось, а если случилось, то не со мной. Не с нами, ведь я – есть, дети – есть, и это реально, а то, что происходит, неосязаемо, невидимо, значит, нереально. Василек улыбнулся, значит, реально, и сил нет переносить эту реальность одной.

Я видела, как он хлопал ковер. Он танцевал и пел, радуясь, что я ушла. Я думала, дети – объединяют, а они нас – разводят. Эту реальность я не могу осознать.

Я бросилась в институт. Думала, сейчас объявлю ему, что решила диплом защищать. Думала, он уже раскаялся, испугался, а его не было в аудитории. Я по инерции продолжала то, что задумала, по инерции доказывала, как будто он мог меня слышать, по инерции пошла к ректору, по инерции оказалось, что уже все решено, и так просто.

А он решил, я пошла к ректору жаловаться!

Надо было! Надо было про садик сказать, про квартиру, мой муж, надо было сказать, не может остаться на вашей кафедре промышленной архитектуры! Нам вчетвером не прожить на институтскую зарплату!

Теперь отступать уже некуда, все.

Я наблюдал, как Милка, вся разнаряженная, вытаскивала из сумки какие-то салаты, расставляла на столе, готовясь угостить народ на славу.

В тот момент, когда на столе появились бутылки, я вежливо сообщил:

– Пить в учебной аудитории запрещается.

– Должна же я отметить свой день рождения.

– Пригласи группу к себе домой.

– Это идея. Спасибо, я как-то не подумала.

– Твоя мамочка очень обрадуется.

– А это тебя не должно волновать.

– Меня это ничуть не волнует.

– Надеюсь.

– Какая ты внимательная, чуткая мать. Оставила детишек, чтобы повеселиться.

– Должна же и я хоть немножко повеселиться.

– Веселись, милая.

– Спасибо. Твое разрешение – самый дорогой подарок к моему дню рождения.

– Я рад, что хоть чем-то смог тебе угодить.

Группа бурлила и ликовала. Лишь бы не вкалывать.

В аудиторию вошли Десятов, Гера и Роза. Я оглянулся, но стол выглядел уже безобидно. Пыхтел чайник.

Роза рассыпалась в дифирамбах по поводу… по случаю… ввиду… Преподнесли Милке коробку конфет. Милка сияла.

– Мы рады вашему возвращению, – сказал Гера. – Поможем, чем можем.

– Если вы, конечно, не будете возражать! – добавила Роза.

Толпа незамедлительно окружила стол, как только преподаватели вышли.

Девочки, мужья, друзья предвкушали веселенький вечерок. Но я наложил вето на спиртные напитки.

– Ну че-е-о ты, Прохор!

– Да ну его, ладно, пошли в общежитие!

Я остался один. Мне нужно работать. Я был в такой западне… Уставился на планшет. Потом ткнулся в него башкой, и незнакомые звуки вырвались из моего горла.

Мама ходила убитая. Из-за чего? Из-за того, что я с детьми к ней и к папе переехала. Неужели и я когда-нибудь захочу, чтобы Даша и Василек уехали от меня. Чтобы сами воспитывали своих детей. Чтобы все начинали с нуля. Ждали квартиру. Место в детсад. А я буду наслаждаться покоем. Заниматься исключительно собой. Почему я должна жить где-то в какой-то комнате, с чужой теткой. Хоть и хорошей. Ей скучно одной, и чужие дети ей не мешают. А моей родной матери – мешают. Она сказала: я тебя вырастила, воспитала, и уж своими детьми сама занимайся. Они же мне помогают. Деньгами. А я должна встать в шесть часов, чтобы выстоять на холоде очередь за молоком.

Я думала, мой сын улыбается только мне. А он улыбается всем подряд. Улыбается Даше, улыбается деду, улыбается бабке, соседке, всем. Мало сказать, улыбается – рожица так и сияет. А папочка не видит. И очень любит смотреть с вытянутых рук. Крутит головкой: все ли на месте? Все ли мое? Так, так, все мое. А если плачет, стоит взять на руки, и он тотчас успокаивается, как и Даша раньше, облегченно вздыхает. Правда, похнычет еще немножко, мол, плачу я еще, не вздумайте положить меня обратно!

Мама молчит. Возится на кухне, Даша трется рядом. Услышав, что кто-то пришел, верещит: па-па! Бежит к дверям: папы нету? Деда! И тащит ему тапки.

Деда улыбается, входит на кухню: ням-ням сегодня будем?

Когда мы усаживаемся за стол, мама говорит:

– Мила, пора бы тебе и домой возвратиться.

– Я и так дома. Правда, папа?

– И кроватка там, и манежик… Какую роскошную коляску потерял!

Папа молчит, хотя мама так надеялась на его поддержку.

– Разве я вам так мешаю? Я – ваша родная дочь?

– Ты должна думать о детях!

– А я о них и думаю. Здесь им хорошо. Отдельная квартира, светлая, просторная, в центре. По магазинам не нужно бегать. Папочке все в столе заказов заворачивают.

– А если мы бабу Тосю попросим? – Папа качает Дашу на ноге, та верещит, радуется.

Я замираю… попросим переехать сюда, а папа с мамой переедут в ту двухкомнатную квартиру на Заводской! Квартира хорошая, район зеленый и не так уж далеко до папиной работы!

– Пусть она с детишками нянчится. За плату, разумеется.

– А я? – спрашивает мама. – Обо мне вы подумали? Чужая женщина в доме!

– Будет приезжать и уезжать, – папа усаживает Дашу на колени, и теперь они играют в «Поехали-поехали, в я-я-амку бух!»

– Зачем ей приезжать и уезжать, когда она может с ними на Заводской нянчиться! – мама моет тарелки.

– И тебе будет полегче, и Милка спокойно диплом сделает. В я-ямку… бух!

Даша хохочет и снова, и снова хочет в ямку проваливаться.

– Ой, делайте, как хотите!.. – мама, помолчав, как-то жалостно спрашивает: – А Прохор? Милочка, все-таки муж… Так не делается…

Я кормлю Василька и с ужасом думаю, что у меня нет сил вернуться в ту тесную комнатенку, в те кошмарные четыре стены… утром и вечером плестись по холоду до остановки, трястись в переполненном транспорте… и бегать в ту жуткую молочную кухню!

– Милые ссорятся, только любятся, – разрешил папа все сомнения. У меня гора с плеч свалилась.

Мы только лишь ссоримся.

А дома так хорошо!

Я уложила детей, и мама приободрилась.

– Милочка, я тебе шубку купила!

Я примериваю шубку, к ней – сапоги. И потрясающую лисью шапку. Потом мы с мамой возимся у трюмо, подбираем помаду.

И впервые за много-много дней мне становится весело. Прутик за прутиком тащу, строю свое гнездышко, а оно – разваливается! Сам куда-то в стаю