Городошники - Татьяна Нелюбина

– А что? Я сегодня очень даже ничего.

– Взял красавицу, а…

– Ты ему скажи.

– И скажу! Я всегда была против этого неравного брака!

– В первый раз слышу. Ты вроде всегда была «за».

– Поспешил наделать детей…

– Мама, ты только послушай, что ты говоришь.

– И слушать ничего не желаю! Не для того я вырастила свою дочь, чтобы она погрязла в…

– Мама, я уйду от него.

– Давно пора!

Она села. Растерянно уставилась на меня.

– Ты серьезно?

Я выдавила все-таки улыбку. Куда уж серьезнее.

Мама вышла. Походила, вернулась.

– Доченька… Куда же ты с двумя детьми?

– Вот и перестань его ругать.

– Все еще наладится… Он тебе изменяет? Это нужно пережить… Мы все через это прошли… Вокруг твоего папы тоже вертелись всякие… А я улыбалась! Однажды на вечере смотрю, стоят вместе, я подошла и так с улыбкой, как я это умею, завела разговор о том, о сем. Еще сотрудники подошли. Кто-то рассказал, что муж болеет. Я посочувствовала, все, мол, образуется, мой-то муж туберкулезом болел, ничего, выходили. А та слушает, мотает на ус. Кому нужен туберкулезник… Это он с виду такой, здоровый, красивый, умный, а от чахотки раньше умирали люди…

Мама заплакала. Я подбежала к ней, уткнулась в плечо, почему так трудно быть ласковой с собственной мамой?

Родная, успокойся, он мне не изменяет, это так, ссора небольшая, пройдет… Это я что-то не так стала его любить, как раньше.

– Ничего, доченька, стерпится, слюбится… А изменит, так мы общественность призовем!

– Мамочка, все, успокойся, ничего не случилось, все хорошо, его оставляют в институте…

– Как, в институте… А квартира? Где же вы будете жить?

– А… у вас.

– Что ты! Я вечер у вас пробыла и уже вся разбитая… На старости лет хоть хотела пожить спокойно…

– Мы разменяем квартиру.

– Я так привыкла к нашему району, кругом все свои, нам с папой трудно менять привычки…

– Успокойся. Никто вам мешать не будет.

Я должна сделать диплом. Во что бы то ни стало. И уеду туда, где дадут квартиру и садик.

Сразу стало легче.

Я выпроводила маму, вернулась к детям.

А вдруг это все мне только кажется. Он сейчас войдет, и все будет хорошо. У меня послезавтра день рождения. Конечно, все будет хорошо.

Я достала свою самую красивую ночную сорочку. Разгладила ее кружева. Перестелила постель, нашла еще красивую наволочку, мама сшила сама – украсила тесьмой, вышила какие-то цветочки. Я их осторожно погладила, и жалость к моей маме, любовь тихо подошли, так тихо подошли, что моя вина перед ней стала такой невыносимой, что уж отбросить ее и забыть было нельзя. Так же и Даша потом вылетит за своим счастьем, вцепится в него изо всей силы, и на меня, ее мать, ничего не останется. Стоит ли все беречь, строить и строить, ломать и снова строить, падать придавленной и опять строить, чтобы сохранить детям нашу семью, которая им уже будет не нужна, когда на горизонте забрезжит свое собственное счастье. Значит, каждый живет для своего счастья, значит, если я сейчас его жду, то только для себя, а если у нас уже ничего не осталось, то и нечего склеивать эти обломки «для детей», детям не легче и не лучше под этими обломками.

Я искупала детей, уложила спать и сама искупалась. Горячая вода расслабила тело, отпустило что-то в душе, от хвойного порошка шел запах моря. Я почувствовала себя счастливой и беззаботной, на коленках у мамы было так хорошо, так надежно, одной рукой я обнимала папу и была уверена, что мы трое любим друг друга, что папа любит маму больше всего на свете… после меня.

Прохор мне не изменяет. Я бы почувствовала. Ему нужно каждую ночь. Но мне хочется большего. Ласки. Нежности.

Он открывал дверь. Тикал будильник. Три часа ночи?

Лег.

Я потянулась к нему.

– Да ты выпил!

– Да.

– Я тебя жду, а ты…

– А я выпил.

– И… хочешь еще? Давай покутим.

– Нет, Мила.

– Накутился? Навеселился? Приполз! Устал!

– Устал, Мила.

– Нацеловался? Я помню, мы с тобой страстно целовались. Мне нравилось. А теперь…

– Давай завтра поговорим.

– Мне сейчас хочется. Ты хороший, сильный любовник, но…

– Но. Ну. Тпр-ру.

– Но фантазии тебе не хватает.

– Это точно.

– Сделал свое дело и все. А приласкать?

Я каждую ночь ласкаю другую.

Люблю. Сегодня одну, завтра вторую. Всю свою нежность им отдаю.

– Проснись! Прохор! Немедленно просыпайся! Знаешь, как ты меня во сне называл?

– Милочка.

– Любушка!

– Милочка, любушка, голубушка.

Она стала меня колотить. Я схватил ее цепкие ручки и поцеловал.

– Я от тебя уйду, Прохор!

– А ты уйди. Хватит обещать.

– И уйду.

Она скинула сорочку. Худющая, на ребрах груди висят.

– Оденься, простынешь.

Что ты все голая ходишь. Думаешь, зрелище приятное?

Накинула халат. И всегда в этом халате чертовом ребенка кормит, не стесняется, выставит свои набухшие груди в синих жилах и ждет, чтобы я их ласкал.

– Я не красивая, но у меня есть масса других достоинств, которые так привлекают мужчин. Именно на таких, как я, женятся. А любят – других!

Дашка влезла на меня и принялась целовать.

Я люблю этот крошечный комочек, эту малышку, она пахнет нежностью и теплом, она – маленькая фея.

Я люблю свою жену, люблю. Она родила мне эту фею. И сына. Она – мать моих детей.

– Я не только мать и жена! Я женщина, женщина, женщина!

Она вспыхнула, одеревенела, ну и что, мне ее жалко, да, только не нужно от меня ничего требовать, я ничего не хочу, а она все ждет.

Тишина.

Ушла?

Точно ушла. Сумасшедшая женщина! Дура! Бедная моя.

Я вышел на улицу. Что я должен был ей сказать? Любят мечту, сказку, а как любить реальность? Я должен был ей сказать: да люблю я тебя, люблю!.. Может, еще и скажу. Когда-нибудь. Добровольно.

Ми-и-илая, ты услы-ы-ышь меня, под окном стою я-а-а с гитарою! Придешь домой, в углу ковер. Трубочкой. Меня дожидается. Принципиально. Чтобы его хлопали. У моей жены, видите ли, аллергия на пыль.

И на многое другое.

Расстелил я этот чертов ковер. Похлопал, потопал. Снежку бросил. Веничком вымел.

Сварил манную кашу, мы с Дашкой позавтракали. Нашел бутылочку молока. Это для сына. Попросил бабу Тосю присмотреть за детишками.

Где жену искать?

К родителям не пойду. Всю плешь проели. Позвонить? «Здрасьте, а Милка у вас?»

Нужно попросить отца, пусть привезет мне тулуп. Еще зима не началась, а уже такой холод. Вот кто искренне порадуется, что