Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

этому человеку в синей блузе. В конце концов Пиннеберг уже не осмеливается возвращаться домой – целыми днями он сидел в парках или бесцельно бродил по улицам, глядя на витрины, где за хорошие деньги продавались хорошие вещи.

Однажды ему пришло в голову, что можно попробовать разыскать Хейльбутта. До этого он лишь раз справлялся у фрау Витт, но ведь есть полицейские участки, бюро регистрации…

Искать Хейльбутта Пиннеберг решил не только чтобы занять себя. Где-то в глубине души он вспоминал один их разговор – о бизнесе Хейльбутта и о том, кого он возьмет первым сотрудником.

Как оказалось, найти Хейльбутта было не так сложно. Он все еще жил в Берлине, прописался как положено, только перебрался из восточной части в центр. На двери его квартиры теперь красовалась вывеска: «Фотоателье Иоахима Хейльбутта».

Да, у Хейльбутта был собственный бизнес. Вот человек, который не дает себя в обиду и все же пробивается вперед. И Хейльбутт был готов взять бывшего друга и коллегу к себе. Правда, это была не должность с окладом, а работа за процент. Они договорились о приличных условиях, но через два дня безработный Пиннеберг вернул полномочия в руки Хейльбутта.

Нет, он не отрицал, что на этом можно заработать. Просто у него не получалось – это совсем не его.

Видите ли, когда-то Хейльбутт пострадал из-за своих обнаженных фотографий, из-за них же потерял хорошую перспективную должность. Другие на его месте сторонились бы таких снимков, как чумы, но Хейльбутт сделал камень преткновения краеугольным камнем своего существования.

У него была невероятно разнообразная коллекция эротических фотографий – не обычные наемные модели с потрепанными телами, а свежие молоденькие девушки, темпераментные женщины. Хейльбутт торговал ими.

Он был осторожен: тут немного подретуширует, тут приставит новую голову – невелики затраты. Зато никто не мог ткнуть в фото пальцем и сказать: «Да это же…»

Хейльбутт рекламировал свою коллекцию по почте, но конкуренция в этой сфере была слишком велика. Дела шли, но без блеска. Зато блестяще шла прямая продажа. У Хейльбутта было три молодых парня (четвертым два дня был Пиннеберг), которые ходили по городу и предлагали эти фото известного рода девушкам, хозяйкам трактиров, портье небольших отелей, смотрителям туалетов в некоторых заведениях.

Это было большое дело, и оно разрасталось. Хейльбутт понимал, что нужно его клиентам. Аппетит четырехмиллионного города в этом отношении был неисчерпаем.

Да, Хейльбутт сожалел, что его друг не смог присоединиться, – у его дела было большое будущее. Хейльбутт понимал, что иногда даже самая лучшая жена – именно лучшая – может быть помехой.

Но Пиннеберг уже пытался продавать фотографии, и его самого просто тошнило, когда какой-нибудь смотритель туалета рассказывал, что говорили клиенты о последней коллекции, где нужно было быть откровеннее и почему.

Хейльбутт же когда-то выступал за нудистскую культуру и не отрекался от этого:

– Я практичный человек, Пиннеберг. Я живу реальной жизнью.

Но он также говорил:

– Я не дам себя растоптать, Пиннеберг. Я останусь собой, а остальные пусть сами решают свои проблемы.

Между ними не было ссоры. Хейльбутт понимал позицию друга:

– Ладно, тебе это не подходит. Но что же нам теперь с тобой делать?

Хейльбутт все же хотел помочь. Вот его друг, они уже не совсем на одной волне, может, никогда и не были, но помочь нужно.

И тут Хейльбутт вспомнил про садовый домик на востоке Берлина – далековато, сорок километров, уже не совсем Берлин, но с участком земли.

– Я унаследовал его три года назад от какой-то тетушки. Зачем мне дачный домик? Можете жить там, выращивать овощи и картошку.

– Это было бы прекрасно для Малыша, – сказал Пиннеберг. – Свежий воздух…

– Аренду платить не нужно, – продолжал Хейльбутт. – Все равно он пустует, а вы приведете в порядок сад. Только вот есть еще налоги, взносы за мощение дорог – не знаю, сколько всего, постоянно приходится платить…

Он подсчитал:

– Скажем, десять марок в месяц. Не слишком много?

– Нет, нет, – ответил Пиннеберг. – Это чудесно, Хейльбутт.

Пиннеберг вспоминает все это, сидя в поезде – на который он все-таки успел – и глядя на свой билет. Билет желтый, стоит пятьдесят пфеннигов, обратно – еще пятьдесят. Поскольку Пиннеберг должен дважды в неделю ездить в город за пособием, из его восемнадцати марок сразу вычитаются две на проезд.

Каждый раз, когда он тратит эти деньги, его охватывает ярость. Конечно, есть льготные билеты для загородных жителей, но, чтобы получить такой, Пиннеберг должен жить там, где живет, а официально он не имеет права. К тому же в поселке, где он живет, тоже есть биржа труда – там он мог бы отмечаться без всяких трат на проезд. Но нельзя, ведь официально он живет не там. Для биржи труда Пиннеберг по-прежнему проживает у мастера Путбрезе – сегодня, завтра и во веки веков, вне зависимости от того, платит он аренду или нет.

Ах, Пиннеберг не хочет об этом думать, но он часто вспоминает, как в июле и августе бегал от Понтия к Пилату, пытаясь получить разрешение переехать из Берлина в тот поселок за городом, перевестись с берлинской биржи труда на местную.

– Только если вы докажете, что у вас есть перспектива работы там. Иначе вас не примут.

Нет, он не мог этого доказать.

– Но здесь я тоже не могу найти работу!

– Вы не можете этого знать. В любом случае вы стали безработным здесь, а не там.

– Но я экономлю тридцать марок в месяц на аренде!

– Это не имеет значения. Нас это не касается.

– Но хозяин выгоняет меня!

– Тогда город предоставит вам другое жилье. Просто зарегистрируйтесь в полиции как бездомный.

– Но у меня там земля! Я мог бы выращивать свои овощи и картошку!

– Дачный домик? Вы же знаете, что по закону запрещено жить на загородных участках?

Так что ничего не вышло. Официально Пиннеберги все еще живут в Берлине у мастера Путбрезе, и Пиннеберг должен дважды в неделю ездить в город за своими деньгами. И ходить к ненавистному Путбрезе, раз в две недели выплачивая по шесть марок долга за аренду.

Да, когда Пиннеберг сидит целый час в поезде, в его голове роятся всевозможные мысли, и под конец поездки в нем уже разгорается огонек из злости, ненависти и горечи.

Но это всего лишь огонек. Когда он плывет по бирже труда в сером однообразном потоке таких же, как он, – столько разных лиц, столько разной одежды, и у всех одни и те же заботы, одно и то же отчаяние… Какой