Маленький человек, что же дальше? - Ганс Фаллада

Это, конечно, видно невооруженным глазом. Многие из них совершенно непривлекательны, а если даже и хороши собой, то выражения лиц у них жадные и алчные.

Пиннеберг думает о Ягненке и Малыше.

– У нас все еще не так плохо, – всегда говорит Ягненок. И она, конечно, права.

Полиция, похоже, еще не успокоилась до конца – все посты усилены, и на тротуарах то и дело встречаются патрули.

Пиннеберг, конечно, ничего не имеет против полицейских – они нужны, особенно на дорогах. Но ему кажется, что они выглядят удивительно упитанными и хорошо одетыми, да и ведут себя вызывающе. Они ходят среди обычных людей, как учителя когда-то ходили среди учеников на переменах: ведите себя прилично, а не то…

Ну да ладно.

Пиннеберг уже в четвертый раз проходит по Фридрихштрассе между Лейпцигерштрассе и Унтер-ден-Линден. Он не может вернуться домой, просто не может!

Дома все снова будет кончено, жизнь снова зачадит, не будет никакой надежды… А здесь еще может что-то случиться!

Правда, здешние девушки на него не и смотрят, он им явно не интересен – пальто у него выцветшее, брюки грязные, сам он без воротничка и галстука.

Если он и захочет взять девушку, надо идти в район Шлезишера – тамошним девушкам плевать, как он выглядит, лишь бы он платил.

Но разве ему нужны девушки?

Может, и нужны – Пиннеберг и сам не знает.

Как бы ему хотелось рассказать кому-нибудь, какая у него раньше была чудесная, интересная жизнь, какие у него были хорошие дорогие костюмы, какой у него прекрасный Малыш…

Малыш!

Вот черт, он совсем забыл купить ему масло и бананы! Уже девять часов, все магазины закрыты.

Пиннеберг злится на себя и становится еще мрачнее. Как он теперь поедет домой? Что подумает Ягненок?

Может быть, у него еще получится попасть в какой-нибудь магазин через черный ход? Вот как раз большая гастрономическая лавка, ярко освещенная. Пиннеберг прижимается к витрине – может, еще есть кто-то в торговом зале и он мог бы постучать по стеклу? Ему очень нужны масло и бананы!

– Проходите! – раздается рядом негромкий голос.

Пиннеберг вздрагивает, испугавшись. Оборачивается. Рядом стоит полицейский.

Это он ему сказал?

– Я сказал, проходите! Эй, вы! – громко повторяет полицейский.

У магазина стоят и другие люди – хорошо одетые господа, но обращение полицейского явно адресовано не им. Нет сомнений – только Пиннебергу.

Тот совершенно растерян.

– Что? Как? Но почему… Разве нельзя мне просто?.. – бормочет он, ничего не понимая.

– Быстрее! – требует полицейский. – А не то я буду вынужден…

Ремень от резиновой дубинки обвивает его запястье. Он слегка приподнимает дубинку.

Все эти люди смотрят на Пиннеберга. Ему кажется, что вокруг уже собралась небольшая толпа. Люди выжидают, не принимая ничью сторону. Вчера здесь, на Фридрихштрассе и Лейпцигерштрассе, уже били витрины.

У полицейского темные брови, ясный прямой взгляд, крепкий нос, румяные щеки, черные усики под носом…

– Ну что? – спокойно говорит полицейский. – Уходите подобру-поздорову?

Пиннеберг хочет что-то сказать, смотрит на полицейского, но губы его подрагивают от страха. Он поглядывает на людей, не в силах найти слов.

У витрины стоят хорошо одетые люди, приличные, хорошо зарабатывающие люди.

Но в зеркальном отражении витрины стоит еще один – бледный, как привидение, силуэт без воротничка, в потрепанном пальто, в запачканных дегтем брюках.

И вдруг Пиннеберг все понимает. Глядя на этого полицейского, на этих приличных людей, на это чистое стекло, он понимает, что теперь он выброшен из обычной жизни, он больше не принадлежит к этому обществу и его гонят по праву. Он оступился, упал, и теперь его жизнь была кончена. Чистота и порядок – в прошлом. Стабильная работа и уверенность в завтрашнем дне – в прошлом. Продвижение по карьере и надежда на светлое будущее – в прошлом.

Теперь у Пиннеберга была только бедность – и это отнюдь не только безденежье. Бедность – это клеймо. Бедность – это подозрение. Бедность наказуема.

– Не хочешь пойти своей дорогой? Может хочешь, чтобы я тебе помог? – говорит полицейский.

Пиннеберг, словно в забытьи, не может сопротивляться. Он хочет быстро пройти по тротуару до станции Фридрихштрассе, успеть на поезд, к Ягненку…

Пиннеберг получает толчок в плечо – не слишком сильный, но этого достаточно, чтобы он оказался на мостовой.

– Иди отсюда, мужик! – говорит полицейский. – Шевелись!

И Пиннеберг слушается – он бежит по дороге вдоль тротура и думает о страшном: гори они все синим пламенем… сбросить бы на них бомбу… вот бы их всех расстрелять… Ему теперь кажется, что вся их жизнь. Ягненка и Малыша, окончена, никакой надежды больше нет…

Но в сущности он не думает ни о чем.

Пиннеберг подходит к перекрестку Йегерштрассе и Фридрихштрассе. Он хочет перейти на другую сторону, к вокзалу, домой, к Ягненку и Малышу – для них он хотя бы существует, они его любят…

Но полицейский снова толкает его:

– Туда, туда, проходи! – показывает на Йегерштрассе.

Пиннеберг снова пытается возразить – ему же нужно на поезд.

– Но мне нужно на вокзал… – говорит он.

– Туда, сказал! – повторяет полицейский и толкает его на Йегерштрассе. – Убирайся, мужик, да поживее! – И сильно толкает.

Пиннеберг срывается с места и бежит, бежит со всех ног. За ним никто не гонится, и полицейских больше нет, но он не решается остановиться и посмотреть назад.

Он бежит по дороге, прямо в темноту, в ночь, которая нигде не бывает по-настоящему темной.

Спустя долгое-долгое время он замедляет шаг. Останавливается, оглядывается.

Пусто. Никого.

Осторожно ставит одну ногу на тротуар. Потом другую. Он больше не на проезжей части, он снова на тротуаре.

И теперь Пиннеберг идет дальше, шаг за шагом, по Берлину.

Но настоящей темноты нигде нет, и очень трудно проходить мимо полицейских.

Гость на автомобиле. Двое ждут ночью. О Ягненке не может быть и речи.

На улице 87а перед участком 375 остановился автомобиль – берлинское такси. А водитель уже много часов сидит в загородном домике Пиннеберга, точнее – на кухне, которую он заполнил собой почти полностью.

Мужчина выпил целый кофейник, выкурил сигару, потом немного прогулялся по саду, но в темноте так ничего и не увидел. Вернулся на кухню, выпил еще кофейник и выкурил еще одну сигару.

А те, в комнате, еще говорят, особенно этот здоровенный блондин – трещит без остановки. Водитель, если бы захотел, мог бы подслушать, но ему неинтересно. В такси, где почти всегда есть щель между стеклами, отделяющими водителя от пассажиров,