Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

этот еще не погиб. Однако безвозвратно погибнет тот, кто позволит облить себя водой крещения, ибо признать Триединство – не что иное, как идолопоклонство, нарушение второй заповеди. Бен Маймон ссылался на стихи из Священного Писания: «Кто из сынов Израилевых даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти. И если народ земли не обратит очей своих на человека того и не умертвит его, то я обращу лице мое на человека того и на род его и истреблю его из народа его и всех блудящих по следам его»[113].

Иегуда открыл свое сердце Мусе, верному другу. Тот хорошо понимал, отчего Иегуда и слышать не хочет о крещении внука.

– Однако каким образом, – поинтересовался он, – намерен ты воспрепятствовать, чтобы король Толедо и Кастилии сделал свое дитя христианином?

Иегуда отвечал без особого воодушевления, что он и Ракель могли бы бежать из страны еще до того, как родится младенец. Мусе такой план не понравился. Иегуда продолжал, теперь уже с бóльшим жаром:

– Ты должен меня понять. Ведь ты и сам, при всей своей просвещенности, не желаешь отступиться от ислама. Тебе известно, я проявил слабость – не удержал сына моего Алазара. Да, я повинен в его духовном падении. Я вряд ли переживу, если этот король окунет моего внука в водицу, опоганенную христианскими идолами.

Муса, с трудом сдержав улыбку, ответил:

– «Внука», сказал ты. Из этого я заключаю, что ты помышляешь только о младенце мужеского пола. А что, если родится девочка? Если ты увидишь, что Альфонсо воспитывает в христианской вере не сына, а дочь, ты тоже сочтешь это грехом, который сгубит твою душу?

– Я не отдам ему ребенка, – пробурчал Иегуда. – Ни при каких обстоятельствах не отдам!

Но про себя он подумал, что жертвовать собой, дабы спасти душу девочки, пожалуй, и впрямь не обязательно.

Между тем, стараясь заглушить внутренние сомнения, он вел с королем все более дерзкую игру. Со злорадным удовольствием Иегуда проверял, насколько прочно держит он Альфонсо в своей власти.

Строительство синагоги (щедрое пожертвование Иегуды толедской альхаме!) было завершено. Иегуда вознамерился торжественно ее освятить. Только дон Эфраим отговаривал: мол, подобное празднество могут в настоящее время расценить как вызов. Иегуда настаивал на своем.

– Не опасайся, господин мой и учитель Эфраим, – сказал он и прибавил: – Я сумею сделать так, чтобы враги наши, проклятые богохульники, держали языки на привязи.

Уже на следующий день Иегуда позаботился о том, чтобы сие обещание было исполнено. Он попросил короля почтить новую молельню своим посещением. Дон Альфонсо был ошеломлен подобной наглостью. Жители всего полуострова порицали его за то, что он еще не начал священную войну; если же он посетит святилище еврейского Бога, прелаты, разумеется, сочтут такое поведение дерзким вызовом. Он размышлял, как лучше ему ответить на просьбу своего эскривано – негодующим отказом или высокомерной насмешкой. Иегуда стоял перед ним с покорным и дерзко-фамильярным видом.

– Твои отцы и деды не раз удостаивали посещением храмы своих евреев, – заметил он.

– Но не в такую пору, когда христиане ведут священную войну, – возразил дон Альфонсо и, поскольку Иегуда сохранял молчание, прибавил: – Сделай я так, это кое-кому наверняка попортит кровь.

– Среди твоих подданных попадаются, к несчастью, такие, – ответил Иегуда, – которые порочат все, что бы ни соизволило сделать твое королевское величество.

И король пришел.

Мастер Меир Абдели, ученик прославленных мусульманских и греческих зодчих, умел соблюсти благородные пропорции и сочетать опыт византийских и арабских мастеров. С мудрым умением расчленил он пространство аркадами и балконами, однако так, чтобы основное внимание входящего было приковано к кивоту. Ибо весь храм был выстроен для того, чтобы оберегать и обрамлять Святой ковчег со свитками Торы. Он был выкован из серебра, мерцавшего матовыми отблесками. Откроешь ковчег, увидишь тяжелую парчовую завесу; откинешь завесу – и перед глазами ярко засверкают драгоценные свитки Торы. В кивоте их хранилось не так уж и много, однако среди них была та старинная рукопись Пятикнижия, тот список Сэфер Хиллали, древнее которого нет на свете. В покрове из роскошной ткани стоял ветхий пергаментный свиток; он был украшен золотой пластиной, осыпанной самоцветами, а на его деревянных ручках красовались золотые короны.

Стены синагоги были изукрашены фризами. Святые речения затейливо переплетались с орнаментами и арабесками. То и дело повторялось изображение шишки пинии – символа неистощимого плодородия и бессмертия, а также щит с тремя башнями. Был ли это герб Кастилии или печать дона Иегуды? Письмен на иврите здесь было великое множество. Эти изречения восхваляли Бога, народ Израилев, Кастилию, короля и Иегуду ибн Эзру; молодые ученые и поэты выбрали и расположили их с большой обдуманностью. Рифмованная проза перемежалась со стихами из Библии, и порой сложно было разобрать, кого восхваляет та или иная надпись – короля или его министра. Упоминался там, например, фараон, возвысивший Иосифа. Надпись, выбранная из Священного Писания, гласила: «И сказал фараон Иосифу: без тебя никто не двинет ни руки своей, ни ноги своей во всей земле Египетской. И нарек фараон Иосифу имя Цафнат-панеах, тайный советник»[114].

И вот в сей дом, сооруженный Иегудой в вящую славу Господа и себя самого, вступил дон Альфонсо, король Толедо и Кастилии.

У входа его почтительно приветствовали парнас Эфраим и лучшие мужи альхамы. Потом его повели внутрь храма. Выпрямившись во весь рост, с покрытыми головами стояли еврейские мужи. Уста их изрекли слова благословения, кои по закону предписано произносить перед лицом земного владыки. «Хвала тебе, Адонай, Бог наш, который даровал частицу славы Твоей сей плоти и крови».

С волнением и гордостью внимал этим словам дон Иегуда. С волнением и немалым беспокойством внимал им дон Альфонсо. Смысла он не понимал, но звуки эти были ему привычны: немало подобных фраз слышал он из уст своей драгоценной возлюбленной.

Согласно учению мусульман, плод, что созревает в материнской утробе, становится человеческим существом на сто тридцатый день после зачатия. Сей срок минул, и Ракель спросила Мусу, стал ли плод в ее чреве настоящим человечком. Муса в ответ молвил:

– «Примерно так оно и есть», – имел обыкновение отвечать на подобные вопросы великий учитель мой Гиппократ.

Чем ближе были роды, тем настойчивее заботились о Ракели все опекавшие ее. Кормилица Саад хотела, чтобы опочивальню Ракели на последнем месяце беременности окуривали благовониями, дабы очистить ее от злонамеренных джиннов, и была чрезвычайно обижена, когда Муса строжайшим образом запретил это. Иегуда распорядился принести в комнату Ракели свиток Торы, а по стенам развесить особые амулеты для легких родов, с