Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

– Необходимо, чтобы на свете были люди, способные предписывать законы, – разъяснил он ей. – Это право принадлежит королям и священнослужителям. Всем тем, кто поставлен ниже, следует послушно исполнять законы, а не перетолковывать их по-своему.

Но когда она хотела забрать у него рисунки, он попросил:

– Пускай они немного побудут у меня.

Оставшись один, он снова достал эти изображения и долго разглядывал их, покачивая головой. Перед ним была его Ракель – и все-таки совсем другая. Он открывал в ней черты, которых прежде не замечал, – между тем он изучил ее лучше, чем кто бы то ни было. Выходит, красота ее неисчерпаема и натура ее многолика, как облака небесные, как волны Тахо.

В Толедо прибыли мусульманские музыканты. Кое-кто сомневался в том, правильно ли это – допускать их в страну в предвоенное время, однако Альфонсо легкомысленно заявил, что напоследок, перед большой войной, не мешает отдать дань таланту мусульманских певцов. Итак, им было дозволено явиться в город, и те из толедцев, которые считали себя людьми образованными и утонченными, приглашали их в свои дома – пускай еще разок споют и поиграют.

Альфонсо распорядился, чтобы музыкантов доставили в Галиану. Их было четверо – двое мужчин и две девушки; мужчины, как большинство музыкантов-мусульман, были слепцами: дело в том, что в гаремах женщины тоже любят рассеять скуку при помощи музыки, но Аллах запретил, чтобы чужие мужчины взирали на них в стенах дома. Музыканты принесли с собой гитару, флейту, лютню и инструмент наподобие клавикордов, называвшийся «канун». Они играли и пели – то были медленные, монотонные и все же берущие за душу мелодии. Для начала исполнили несколько героических песен, и среди них ту знаменитую старинную песнь о Сиде Кампеадоре, которую сложил во славу неприятельского рыцаря еврей Абен-Альфанхе, проживавший в мусульманском аль-Андалусе. Потом перешли к новым песням, которые были теперь в ходу в Гранаде, Кордове и Севилье. Пели о красоте всех этих городов, об их садах и фонтанах, об их девушках и рыцарях. Кормилица Саад не сдержалась, заплакала. И Ракель тоже загрустила по Севилье. Но легкая печаль не омрачила ее счастья, с этой печалью она чувствовала себя в Галиане еще счастливее.

Под конец слепые певцы исполнили еще несколько романсов и баллад о событиях недавнего прошлого и настоящего. Впрочем, в их изложении эти события лишились твердых очертаний, превратились в сказки – все это происходило, быть может, пятьсот лет назад, а быть может, происходит сегодня. Спели и один новый романс о короле неверных, христианине: о том, как он влюбился в другую неверную, да только та была еврейка, и жили они во дворце долгие дни, месяцы, годы, и он упорствовал в своем неверии, а она в своем, только неужто Аллах попустит, чтобы вся эта история окончилась благополучно? Слепцы пели с непритворным чувством, одна из девушек играла на лютне, другая ударяла по клавишам кануна. Ракель слушала с улыбкой, уж она-то была уверена, что Аллах позаботится о счастливом исходе. Король немного смутился, но тут же рассмеялся, и смущение рассеялось.

Еврейские беженцы из Франции, числом почти шесть тысяч, тем временем осели в Кастилии и понемногу осваивались. В веселом гомоне всеобщего благоденствия не слышны были злобные речи прелатов и баронов.

Оттого что кастильцы жили в достатке, затея Иегуды, навеянная Книгой Эсфирь, – «счастливый горшок», то бишь лотерея, – увенчалась баснословным успехом. Купив билетик за несколько сольдо, можно было выиграть десять золотых мараведи. В лотерею играли все – гранды, горожане, зависимые крестьяне. Выигрышу они радовались и считали его своей личной заслугой, а если проигрывали, тоже не беда: они же целые недели провели в ожидании счастья, а теперь можно опять надеяться – вдруг в следующий раз повезет!

Заграничная торговля Иегуды тоже шла как нельзя лучше. Его имя было известно всем, от Лондона до Багдада.

В своих собственных глазах – да и в глазах окружающих – Иегуда по-прежнему выглядел окер харимом, человеком, способным сдвинуть горы. И все-таки иногда по ночам на него нападал страх: «Сколько еще продлится мое счастье?» Он не забыл страшного отчаяния, в какое погрузился, услышав о смерти инфанта. Тогда он не сомневался, что Альфонсо немедленно начнет войну, а его и Ракели счастью придет конец. Однако, как он позже убедился, беременность Ракели привязала к ней короля еще крепче, – Иегуде даже совестно стало, что он усомнился в своем везении. Но полностью выгнать из головы воспоминание о пережитом страхе он не мог, в особенности по ночам ему воображались ужасные картины. Как ни хитри и ни крути, но рано или поздно начнется война, длительная, суровая война; потери и неудачи тут неизбежны, и вину за первое же поражение спишут на него, Иегуду, и толедскую альхаму. Великие беды ожидают кастильских евреев, и все бешенство сынов Эдома обратится на него и на его дочь.

Ближайшее будущее тоже не было надежным. Что произойдет, когда Ракель разрешится от бремени? Порой Иегуда сумасбродно мечтал о блеске, каким будет окружен его внук. В христианском мире баррагана, королевская наложница, uxor inferioris conditionis[112], тоже пользовалась известными правами, и рожденное ею дитя с точки зрения права стояло немногим ниже законных детей. Испанские короли возводили своих бастардов в сан знатных вельмож. Иегуде уже воображалось, как внучок сделается кастильским принцем.

Но его трезвый рассудок быстро развеял дерзкую мечту и указал, какой опасностью может обернуться для него и для Ракели рождение этого самого внучка. Дон Альфонсо наверняка захочет, чтобы ребенок был крещен. И было бы чистейшим сумасбродством требовать от кастильского короля, чтобы он позволил воспитывать родное чадо «в неверии». И все же Иегуде придется настаивать на таком сумасбродстве.

Бог посмеялся над ним. Адонай посмеялся над ним. Бог не простил его за то, что он так долго оставался мешумадом. Бог хотел испытать его, а он не выдержал испытания, он потерял сына своего Алазара. И ныне Господь посылает ему второе такое же испытание.

Не только упрямый рабби Товия, но даже и самый свободный из всех ныне здравствующих иудейских мудрецов, господин и учитель наш Моше бен Маймон, настаивал на том, что долг иудея – оставаться твердым в любых обстоятельствах; иудей не может допустить, чтобы дети его пали так низко – перешли в христианство. В десятый раз кряду перечитывал Иегуда «Послание о вероотступничестве». Если кто-то под страхом смерти признает себя последователем пророка Мухаммада, то, по мнению бен Маймона, человек