Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

обычную степенность и спокойствие. Он ответил священнику с остроумной беспечностью, на какую был способен разве что друг его Муса. Точнее, он просто пересказал случай из жизни святого Августина, которого однажды спросили: «Чем занимался Господь Бог до того, как создал небо и землю?» Августин ответил вопрошавшему: «Приготовлял ад, дабы отправлять туда людей, задающих дурацкие вопросы».

Известие о том, что Ракель беременна, пуще прежнего усилило злость недружественных грандов и прелатов. Однако в народе эту новость восприняли добродушно. Простые люди внутренне не противились тому, чтобы еще какое-то время пожить тихо-мирно, и были довольны, говоря себе: пока не разрешится от бремени баррагана, королевская наложница, войны уж точно не будет и не придется ломать свой привычный уклад. О беременности Ракели они говорили ласково, со снисходительной усмешкой, выражавшей их сочувствие человеческим слабостям дона Альфонсо. Они радовались тому, что у их рыцарственного короля теперь будет сын от Красавицы, и в том, что она «в тягости», усматривали добрый знак Божий: это сам Господь перед ратным походом решил даровать своему помазаннику новое чадо взамен умершего сына.

Ну и ловко же все устроила эта Красавица! Видать, в амулетах, которые она развесила на дверях в Галиане, заключена большая сила. И многие старались раздобыть для себя такой амулет – мезузу.

Прелатов и баронов вся эта глупая греховная болтовня приводила в ярость. Кто-то распустил слухи о дурных предзнаменованиях. Однажды, мол, когда Ракель вместе с королем удила рыбу в Тахо, на удочку ей попался человеческий череп, – да-да, садовник из Галианы именно так и рассказывал.

Но даже такие слухи не произвели ожидаемого воздействия, не уничтожили трогательного сочувствия кастильцев к любви, что соединила короля Альфонсо с Красавицей, – видать, сам Господь благословил любовные шашни короля! Как ни старался архиепископ, кличка Буревестница Сатаны не прижилась, и все по-прежнему называли донью Ракель только Фермозой.

Глава 6

Нелегкая задача, стоявшая перед Альфонсо, – одновременно и способствовать, и препятствовать заключению союза – вынуждала его подолгу бывать в Толедо, и донья Ракель часто оставалась одна. Но она догадывалась, что Альфонсо вместе с ее отцом измышлял какие-то хитроумные планы ей же на благо, поэтому уже не терзалась в одиночестве прежней жгучей тоской.

Она часто наведывалась в кастильо Ибн Эзра. Заходила к Мусе в его кабинет, забивалась в уголок и просила, чтобы он не обращал на нее внимания. И следила, как старик, погруженный в свои размышления, расхаживал из угла в угол, или что-то писал за пюпитром, или читал книги.

В последние недели каноник избегал встреч с Ракелью, но тем охотнее захаживал молодой дон Беньямин. У него из головы не шло, что женщина, дорогая его сердцу, женщина из рода Ибн Эзра, царевна из дома Давидова, носит во чреве своем дитя от кастильского короля. Беньямин был взволнован, он опасался за Ракель, он предвидел, что вокруг нее и младенца начнется отчаянная борьба, и как мог пытался придать ей сил для этой борьбы.

Теперь, рассуждая о величии иудейской веры, он не принуждал себя сохранять научное бесстрастие, как во время прежних бесед в присутствии каноника, скорее он еще более согревал собственным чувством слова, в коих еврейские ученые и поэты старались доказать преимущества мировоззрения сынов Израиля над языческой премудростью и над проповедями Иисуса из Назарета. Учение великого язычника Аристотеля питает один лишь разум, меж тем как иудейская мудрость удовлетворяет потребности не только рассудка, но и чувства, она направляет на правильную стезю не только мысли человека, но и его поступки. А если, как утверждал основоположник христианства, страдание – наивысшая добродетель и священнейшее назначение человека, то ни одному из народов не удалось претворить этот завет в действительность с такой же убедительностью, как народу Израиля. Благородный венец страдания лежит на челе народа Израиля вот уже многие столетия, в назидание всему человечеству.

Дон Беньямин с восторгом говорил Ракели о человеке, который творил каких-то полвека назад и облек сию мудрость в прекрасные слова, – о последнем великом пророке Израиля Иегуде Галеви. Он подробно пересказывал ей вышедшую из-под пера Иегуды апологию иудейства, прочел и одну из его «Сионид»: «О Сион, царственное пристанище! Будь у меня крылья, так и полетел бы к тебе. Богобоязненный и счастливый, лобызал бы я твой прах, ибо даже прах твой благоухает, подобно бальзаму. Ужели могу я жить, когда псы терзают мертвых львов твоих? О преславная обитель Господня, как могла взгромоздиться жалкая чернь на твой святой престол!» Рассказал ей и о том, как этот самый Иегуда Галеви в конце жизни, немощным старцем, проделал путешествие в Святую землю и был убит мусульманским рыцарем у врат Иерусалима.

Бывало, дав волю душевному порыву, Беньямин вдруг смущался и, сделав какое-нибудь шутливое замечание, возвращался к будничным разговорам. Бывало, он извлекал свою записную книжку и просил у Ракели разрешения нарисовать ее. «Такой благочестивый – и такой еретик!» – подмечала она, улыбаясь. Он выполнил три ее портрета. Она попросила, чтобы он отдал ей эти рисунки, – опасалась, как бы тот, кто владеет ее изображением, не приобрел власть над ней самой.

Однажды, разоткровенничавшись, он высказал ей свое последнее, заветное убеждение:

– Мы жаждем обрести Святую землю, мы молимся о пришествии мессии, однако… – тут голос Беньямина стал совсем тихим, Ракель с трудом разбирала его слова, – однако на самом деле мы вовсе не хотим, чтобы мессия пришел. Явись он, и наша связь с Богом была бы уже не столь непосредственной, он отнял бы у нас частицу Божества. У других есть и государство, и страна, и Бог, и они чтут и то, и другое, и третье и смешивают все это. Для них Бог – лишь часть того, что они почитают. У нас, евреев, есть только Бог, зато во всей чистоте и цельности. Мы ведь не нищие духом, нам не нужен посредник между Богом и нами – ни Христос, ни Мухаммад. Мы достаточно смелы, чтобы созерцать и чтить Бога без посредников. Уповать на Сион лучше, чем владеть Сионом, упование делает жизнь богаче. Обетование, что мессия однажды явится, побуждает нас деятельно готовить почву для его пришествия; все это мечта, а не действительность, но так оно и лучше. Нам не по душе наслаждаться покоем, считая, будто благо нам уже дано, нам по душе стремиться, бороться во имя блага.

Пускай Ракель глубоко уважала ученость и разум дона Беньямина, эти его слова о мессии ей все-таки не понравились. Как мог он дойти до такой ереси! Получается, мессии вообще