Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

заговорами от Лилит, чтобы эта ведьма и соблазнительница, первая жена Адама, не пробралась в дом вместе со своей гнусной свитой и не навредила роженице. Дон Альфонсо смотрел на это с большим неудовольствием, однако, в свою очередь, по совету Белардо велел доставить в Галиану чудотворные образа и реликвии. В придачу, одолев собственное смущение, он попросил капеллана королевского замка, чтобы тот упоминал имя доньи Ракели в своих молитвах. А дон Иегуда позаботился о том, чтобы десять мужей ежедневно возносили молитвы за его дочь – лишь бы она благополучно разрешилась от бремени.

Он не бывал в Галиане с тех пор, как там поселилась Ракель. Даже теперь, в решающий час, он не решился туда заглянуть, пускай ему очень хотелось быть подле Ракели. Зато он отправил к ней Мусу, и Альфонсо был рад, что Ракель находится на попечении старика-врача.

Схватки продолжались долго, и Муса с кормилицей Саад долго препирались касательно того, какие меры нужно принять. Но вот дитя благополучно появилось на свет. Кормилица тотчас подхватила его на руки, в правое ухо крикнула призыв к молитве, в левое – шахаду, исповедание веры: «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад – пророк Его». Теперь Саад могла торжествовать, ибо знала: дитятко исповедует ислам.

Иегуда провел томительные часы ожидания в своем кастильо, сам не зная, чего ему больше хочется и чего он больше страшится: того ли, что младенец окажется мальчиком, или того, что он окажется девочкой. Его опять одолели сомнения: возможно, он слишком долго исповедовал ложную веру и теперь его душа отравлена? Достанет ли у него сил поступить как должно? Сделался ли он настоящим иудеем? Не остался ли в глубине души мешумадом?

Моше бен Маймон представил символ веры иудеев в тринадцати принципах. Иегуда наедине с собой мучительно доискивался, поистине ли он верует в эти догматы. В той версии, которую он сейчас читал, каждое вероопределение начиналось так: «Я верую безраздельной верой». Иегуда медленно произнес все эти фразы: «Я верую безраздельной верой, что одному лишь Творцу, благословенно имя Его, надлежит молиться, – Ему, и никому другому. Я верую безраздельной верой, что откровение учителя нашего Моисея, пусть душа его покоится в мире, есть чистейшая истина и что он отец всех пророков, бывших до него и пришедших после него». Да, он верил в это, он это знал. Так оно и есть, и никакое другое учение (все равно, Христа или Мухаммада) не сможет затмить откровение учителя нашего Моисея. С горячим чувством произнес Иегуда заключительные слова символа веры: «На помощь Твою уповаю, Адонай. Уповаю, Адонай, на Твою помощь. Адонай, уповаю на помощь Твою». Он молился, он был преисполнен веры, он готов был пойти на смерть за эту свою веру, за эту свою правду.

Но даже молитвенная сосредоточенность не спасала от того, что мысли Иегуды то и дело возвращались в Галиану. Он ждал, взвешивал, страшился, надеялся.

Наконец примчался гонец. Вместо приветствия он тотчас же выкрикнул Иегуде радостную весть: «Мальчик пришел в мир, благодать явилась миру!»

Безграничное ликование захлестнуло Иегуду. Господь одарил его своей милостью, Господь вознаградил его за утрату Алазара. На свет родился мальчик, новый Ибн Эзра, потомок царя Давида, и это не чей-нибудь, а его, Иегуды, внук.

Но в то же мгновение боязнь омрачила восторг. Да, верно, потомок царя Давида – но к тому же потомок герцогов Бургундских и графов Кастильских. У дона Альфонсо было не меньше прав на младенца, чем у него, Иегуды. К тому же на стороне дона Альфонсо – вся власть христианского государства, а он, Иегуда, одинок. И все же: «Я верую безраздельной верой», – да, так он и веровал. «Я всецело желаю», – да, так он и желал. Всей силой своей веры, всей силой своей воли он принял решение: «Король неверных останется ни с чем. Я добьюсь своего с помощью Господа Бога и моего острого ума».

Тем временем в Галиане донья Ракель любовалась своим новорожденным, нежно прикасалась к нему. Беззвучно шептала ему хвалы и ласковые слова и называла его именем мессии: Иммануил. Да, Иммануил, так повторяла она про себя снова и снова.

Альфонсо же – как велели правила куртуазии и собственное его сердце – опустился перед Ракелью на одно колено и поцеловал руку этой неимоверно милой, неимоверно ослабевшей женщины.

Увидев такое, кормилица Саад пришла в ужас. Ведь Ракель сейчас грязная! Роженица долгое время считается нечистой, а этот мужчина, этот невежа, повелитель неверных, к ней прикоснулся. Он же накличет на нее, и на себя, и на дитятко всех злых духов! И Саад поспешно уложила младенца назад в колыбельку, срезала несколько волосиков у него с головы в намерении принести их в жертву. Затем расставила вокруг колыбельки сахар, чтобы младенец всегда оставался хорошеньким, сладеньким, а еще золото, чтобы он стал богатым, а еще хлеб, чтобы он жил долго.

Альфонсо был счастлив. Господь решил заранее вознаградить его будущие свершения на поле брани, Он даровал ему другого сына взамен утраченного. Альфонсо решил, что обряд крещения состоится на третий день и младенца нарекут именем Санчо. Санчо Желанный[115] – так звали его отца. Он хотел сообщить об этих намерениях Ракели, но она была еще чересчур слаба. Лучше отложить разговор на завтра или послезавтра.

Ему захотелось с кем-нибудь поделиться своей радостью. Он помчался в Толедо. Созвал советников и тех баронов, которых считал своими друзьями. Он так и сиял. Раздавал награды направо и налево.

Дона Иегуду он тоже позвал в замок и задержал его, когда остальные посетители удалились.

– Мальчика я назову Санчо в честь моего отца. Крестины состоятся в четверг, – сообщил он ему как что-то само собой разумеющееся. – Знаю, ты неохотно бываешь в моей Галиане. Но может быть, все-таки пересилишь себя и доставишь мне удовольствие видеть тебя моим гостем в сей день.

Теперь, когда решающая минута настала, Иегуда был совершенно спокоен. Конечно, лучше было бы повидать Ракель еще до объяснения с доном Альфонсо. Она любит этого человека, и ей трудно будет отвечать «нет» и еще раз «нет» на его настойчивые и грубые требования. Но Иегуда знал, что Ракель крепка в своей вере; она воистину его дочь, и мужества ей не занимать.

– Полагаю, государь, лучше было бы отсрочить столь важное решение, – отвечал он с почтительным видом. – Сдается мне, дочь моя Ракель пожелает, чтобы сын ее возрастал в законе Израилевом, чтобы он воспитывался в нравах и обычаях дома Ибн Эзра.

Королю и в голову не