Площадь атаки - Кори Доктороу

головы, глядя на полицейский строй. Кое-кто из полицейских кивал вместе с поющими. Мне стало интересно – может быть, это те же самые ребята, которые согласились пропустить неофашистов через свой строй и обрушить парламент.

– О чем эта песня?

Кристина обернулась ко мне, и ее глаза потеплели.

– В основном чушь всякая. «Словстакия, наша мать, мы вскормлены на твоей груди». Но есть и хорошие части: «Все вместе, хоть мы такие разные, будем всегда действовать вместе, наша сила в понимании, мы непобедимы, пока не забудем, кто мы, и не пойдет брат войной на брата…»

– Не может быть.

– Серьезно. Слова были написаны в семнадцатом веке после ужасной гражданской войны. В переводе я немного осовременила, но… – Она пожала плечами. – Эти внутренние распри – наша давняя беда. Всегда есть тот, кто хочет построить себе маленькую империю, заиметь десять машин и пять особняков, и все остальные, те, кто выходит на площадь бороться с этим. Льется кровь. Но, судя по тому, о чем ты рассказала, возможно, на этот раз мы проиграем, несмотря на всю пролитую кровь.

Я посмотрела на полицейский строй, на бурлящую толпу. Уже полностью стемнело, и над площадью клубились большие облака дыма из горящих бочек. Белесую мглу пронизывали лучи светодиодных прожекторов, установленных за спинами полицейских – так, чтобы их лица оставались в темноте, а демонстранты представали в полной фотографической видимости. На опорных мачтах прожекторов блестели немигающие глаза видеокамер. Полицейские фургоны, окружившие площадь, щетинились целым лесом причудливых антенн, перехватывая все сообщения, невидимо летающие над площадью, со скоростью мысли обшаривая телефоны в поисках виртуальных удостоверений личности.

– Ребят, вам крышка, – сказала я.

– Ты говоришь как настоящая словстакийка, – усмехнулась Кристина.

– Ха-ха. Но беда в том, что защищаться гораздо труднее, чем атаковать. Если сделаете хоть одну ошибку, Литвинчук и его подручные доберутся до вас. Вы должны действовать безупречно. Они поймают вас на малейшей оплошности.

– По твоим словам выходит, мы должны были атаковать.

Я остановилась будто споткнувшись. Да, конечно, именно этим нам и надо было заниматься. Не просто топтаться по краям, натравливая одного противника на другого с помощью фальшивых писем, а полноценно обрушить всю их сеть, заглушить их связь, когда они сильнее всего в ней нуждаются, заразить их телефоны и сервера, записывать все, что они сказали и сделали, сливать это на сайты утечек в даркнете, а потом, выбрав наихудший для них момент, обнародовать.

Я заглянула в телефон. Прошло почти пятнадцать минут.

– Наверное, да, – сказала я. – Но когда начнете атаку, игра пойдет совсем по-другому. Как только они узнают, что вы проникли в их сеть, у них останутся только два варианта действий: броситься наутек или раздавить вас, как букашек. И, думаю, они предпочтут второй вариант.

– Маша. – Мое имя в ее устах прозвучало странно и в то же время естественно. Имя было русское, и когда-то среди моих предков имелись борисы. Наш род уходил корнями в диаспору ашкенази, но в нем присутствовали не только евреи. На одной из старых фотографий моя бабушка походила на казака, нарядившегося в женское платье. Острые скулы, глаза вразлет, как у толкиновского эльфа. Я обернулась к Кристине. – Маша, мы не внутри их сети. А ты – внутри.

Ого.

– Ого. – Да, конечно, это было так. Я их немного обучила («дайте человеку удочку…»), но, если я, как положено по графику, через две недели соберу чемоданы и умотаю, они станут легкой добычей.

– Буду поддерживать вас удаленно, – предложила я. – Будем шифровать нашу переписку, я пришлю вам лучшие программы.

Она покачала головой:

– Маша, ты не можешь стать нашей спасительницей. Мы должны сами себя спасти. Посмотри на них, – указала она.

По улице шли граффитчики, «цветные революционеры», черпавшие вдохновение на примере тех балбесов из Македонии, которые обливали памятники и правительственные здания яркими красками. Краски эти продержались еще долго после того, как «революционеров» разогнали или пересажали. Они вселили надежду во множество сердец (и здорово обогатили китайских производителей моющих средств). По македонским законам вандализм считался правонарушением, и самое большее, что можно было за него получить, это штраф. Но словстакийский парламент без колебаний провозгласил вандализм тяжким преступлением. Депутаты не менее внимательно, чем граждане, следили за событиями в Македонии.

Словстакийские граффитчики довели цветную войну до совершенства. Они заряжали пращи дешевыми латексными шариками, наполненными очень стойкой краской, раскручивали над головами и отправляли в полет по широкой дуге к намеченной цели. Все равно что Джексон Поллок[6] против Голиафа.[7]

Подобно всем радикальным ячейкам, здешние колористы действовали самостоятельно и были никак не связаны с Кристиной и ее группой. Никто в точности не знал, где именно они появятся и что станут делать. У Литвинчука имелся длинный файл с именами известных и предполагаемых участников, и я, приехав в Словстакию, первое время размышляла, не присоединиться ли к ним, но потом решила, что для меня они слишком низкотехнологичны. Однако в эффективности им не откажешь: они методично двигались слева направо вдоль верхнего ряда окон, подначивая друг друга, демонстрировали потрясающую меткость, аккуратно укладывая снаряд за снарядом в самое яблочко. Выстроившиеся в шеренгу полицейские, укрытые за щитами и лицевыми забралами, испуганно зажмуривались всякий раз, когда над головами пролетал яркий шарик. Лучи прожекторов играли на разноцветных брызгах, разлетавшихся от лопнувших пузырей, и мне представилось, как мундиры полицейских окрашиваются радужными капельками оседающей краски и глиттера. Глиттер вообще стал у цветных революционеров чем-то вроде заразной болезни, неизбежно передаваясь при малейшем соприкосновении, и избавиться от него было невозможно.

Кстати. Полицейские. Я снова заглянула в телефон. С момента, когда я отправила письмо Литвинчуку, прошло уже шестнадцать минут, а вокруг не было никаких признаков ожидаемого хаоса. Плохо.

– Надо найти местечко, где можно сесть и снова подключить мой ноутбук. – Я кивком указала на полицейских.

– Черт.

– Ага.

Мы огляделись по сторонам. Куда бы присесть? Когда-то, две администрации назад, на площади стояли скамейки. Потом началась первая волна протестов, пока еще довольно мягких, она заключалась в том, что тысячи человек тихо-мирно сидели на площади, заняв все скамейки, и ели мороженое. Ведь никакие законы не запрещают есть мороженое, и ты не слоняешься по улицам, а просто сидишь в зоне, предназначенной для сидения. Последним указом тогдашнего премьер-министра, незадолго до того, как ему вынесли вотум недоверия и он улетел на президентском самолете, нагруженном тюками бумажных евро – говорят, те, кто решил оценить их сумму, сожгли шесть счетчиков банкнот, потом, плюнув, стали просто взвешивать в тоннах, – так вот, своим последним указом он велел убрать все скамейки и заменить их несуразными привалинками