Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

я тебе ничего не говорил?.. Вот, родила, кажется, сына… в сорок лет. Представляешь?.. Прислала на память… Собиралась приехать на историческую родину, а теперь… решила, значит, повременить…

Ирина по-прежнему молчала и только все ниже склоняла голову, словно ей было нестерпимо стыдно за своего лгущего без зазрения совести мужа.

Ах, если бы он и в самом деле был без зазрения совести, он сумел бы мгновенно что-нибудь наплести такое, что вмиг рассеяло бы самые неопровержимые доказательства его причастности к этим фотографиям! Он сумел бы, как многие другие в подобных случаях, что-нибудь такое придумать, как-то так пошутить, в конце концов, схватить Ирину и бросить ее в постель, что, как известно, является для женщины самым неопровержимым доказательством любви к ней супруга.

Но в том-то и беда, что ничего такого он не мог сделать, он был раздавлен своей нечистой совестью. Он считал себя подлецом и не находил оправданий. И это оказалось его самой большой виной – неспособность замаскировать свой грех перед супругой.

На следующий день, забрав Лизу и Варю, Ирина уехала к матери.

Теща, с самого начала считавшая этот брак дочерней дурью, теперь торжествовала победу. Странно, но пожилые и, казалось бы, умудренные жизнью женщины, зачастую и сами намучившиеся в одинокой жизни, из-за удовлетворения минутной гордыни, мстительной жажды ответить на обиду ударом в нокаут, сами толкают своих дочерей на развод, нисколько не задумываясь: а как дочь будет потом жить без мужа, как внуки будут расти без отца? Главное, получить моральное удовлетворение, наказав зятя сейчас, заставить его попрыгать, заявив, что они в нем больше не нуждаются, повертеться ужом при устрашающем известии, что он никогда больше не увидит собственных детей! Разумеется, сладостно объявить все это ошеломленному мужчине, но сладость быстро проходит, а горечь второпях принятого решения остается на всю жизнь.

Ирина к телефону не подходила, а теща, естественно, не принимая никаких Юриных объяснений, все вышеупомянутое объявила Юре в выражениях, не поддающихся пересказу.

Удар поистине был если не смертельным, то полу. Начинать новую жизнь почти в пятьдесят лет… Нет, это невозможно, все наладится, надо только подождать.

И Юра стал ждать.

8

После выздоровления (если это можно назвать выздоровлением), после выхода из больницы голова Алексея сделалась тяжелой и пустой: тяжело было думать, мысли шевелились в голове как-то неповоротливо и туго. Доктор говорил, что это – последствия сильных лекарств, что все пройдет, наладится, надо верить в лучшее, молодой организм справится, больше оптимизма, и вообще все будет о’кей! О’кей так о’кей, тем лучше, главное, он на свободе, больше он постарается туда не попадать, вот и все.

Он заглянул в какое-то полуподвальное кафе, сколько их развелось по городу – тьма! Посмотрел на эффектно крутящиеся пирожные в витрине, потом на цены, потом сосчитал деньги в кошельке. На кофе хватало. Без пирожного. Наплевать. Он оглянулся на посетителей. Народу было немного, в основном молодые ребята, завсегдатаями они сидели за столиками, не спеша пили и ели дорогой продукт так запросто, будто деньги сыпались им в карманы золотым дождем.

«Бедность не порок, но большое свинство», – вспомнилось Алексею. А потом вспомнилось, как они с Вовкой и Сашкой сидели в чеченской яме и жрали черные сухари, и те не каждый день… Стоп! Про это велено не вспоминать. Он и не будет. Проехали. Наплевать! Давай теперь все начнут вспоминать, кто, когда чего жрал или не жрал. Блокадников сюда привести – тоже начнут про сто двадцать пять граммов хлеба… кому это теперь? Что ж теперь всем, что ли, с голоду подыхать? Им просто не повезло, вот и все. А этим ребяткам повезло – и наплевать.

Впереди него стояли две девицы: высоченного роста черная и маленькая блондинка. Черная была не совсем черная, половина головы у нее была выкрашена в ярко-рыжий цвет, и сама она как-то уж больно сильно была размалевана. На ухе висело штук десять серег, на широких плечах – татуировка. Алексей пробовал рассмотреть рисунок, но черная девица постоянно крутилась, разговаривая с барменом и блондинистой подругой одновременно. Обе были с голыми пузами в штанах, непонятно какой силой удерживавшихся на бедрах. Особенно низко они были спущены у блондинки; невольно Алексей проследил взглядом, уткнувшись в ее пуп с серьгой и дальше, и вдруг залился краской. Штаны блондинки опустились ниже последней линии благопристойности, после чего начиналось уже оскорбление общественной морали, ежели б таковая еще существовала на свете.

– Ну чего вылупился? – весело обратилась блондинка к Алексею.

– Ничего, – ответил Алексей, отводя взгляд, но ватерлиния ее брюк продолжала притягивать к себе его глаза как магнитом.

– Гляди, сейчас слюни потекут, – обратилась блондинка к черно-рыжей, и обе захохотали.

– Может, угостите, мужчина? – спросила Алексея черно-рыжая, приближаясь к нему подозрительно высокой грудью.

– Да ты че, какой он мужчина, не видишь – мальчик. Барашечек!

– Ага. Тебе все барашечки.

– А тебе – козлы. – Блондинка снова захохотала. – Ну что, познакомимся, барашечек? Вера.

– Алексей, – прохрипел «барашечек», пожимая своей вспотевшей ладонью протянутые маленькие пальчики с наклеенными вампирическими ногтями.

– Алешечка! – всплеснула руками Вера. – А ты чего такой грустный? Хочешь, я тебе массаж сделаю, а? Классный!

– Хватит клеиться, слушай! Мы чего сюда пришли?

– Да ладно тебе, – огрызнулась Вера. И добавила, щурясь на Алексея: – Угостишь кофейком?

Алексей покраснел.

– У меня денег сейчас…

– Все ясно, – вздохнула Вера. – Как приличный барашечек, так денег нет. Ну ладно, сегодня я угощаю, идет?

– Да что ты привязалась к этому мелкому? – рассердилась черно-рыжая.

– Пошла ты на… Лолитка! Он мне понравился, ясно? А я тебе нравлюсь, барашечек?

Алексей сглотнул слюну, посмотрел в чистые, голубые глаза блондинки и судорожно ответил:

– Нравитесь.

– О-е! Он еще и на «вы»! Слышь, Лолитка, звиздец! Все, я с ним остаюсь. Ты не возражаешь, барашечек?

«Барашечек» не возражал. Лолитка покрутила пальцем у виска и сказала:

– Как хочешь. Сама будешь жареной жопой крутиться на сковороде.

– Ну и покручусь. Правда, барашечек? Ты посмотри, какие у него грустные глазки. Тебя что, мамка обидела? Ах ты мой сладенький!

– Молодежь, будем трахаться или заказывать? – произнес за спиной Алексея чей-то нетерпеливый бас.

Вера с живостью обернулась на новый мужской голос и, увидав военного прапорщика, радостно воскликнула:

– Товарищ генерал, а, может, вы нас угостите коньяком, если вам ваша валюта позволяет?

– Мне моя валюта позволяет вызвать сейчас милицию и всех вас…

– И чего? – округлила голубые глазки Вера.

– Хватит наезжать-то ни за что, – обиделась вдруг Лолитка. – А если ты с войны, так мы тебя по первому классу обслужим, хочешь девочкой, хочешь мальчиком, как героя горячей точки.

Военный посмотрел