Лемурия - Карл Ганс Штробль

Этот разговор оборвался довольно быстро и неожиданно. Вместе с ним оборвалась и связь между бургомистром и герром Фордертайлем. Охваченный вполне естественным стремлением сохранить рассудок и, возможно, также мгновенным смятением и лихорадкой ненависти и отчаяния, бургомистр яростно схватил зачинщика этой чумы, развернул его и вышвырнул за дверь.

Однако эта истерика никак не могла спасти от надвигающейся беды. Если поначалу появление кроликов забавляло жителей города, то вскоре они уже начали гневно шептаться об этом безобразии. Гнев сменился смятением. За смятением пришло отчаяние. Теперь в городе обитали лишь ужас и отвращение. Невозможно было спокойно сесть за стол: одна из белых бестий обязательно запрыгивала в тарелку. А стоило кому-нибудь в припадке ярости швырнуть ее на землю, это лишь подтверждало ее прочность. Боялись кролики только огня. Поэтому с разрешения магистрата на всех улицах и площадях устанавливали деревянные будки, куда горожане сносили кроликов в ведрах, фартуках и клетках, после чего эти будки поджигали. Но, несмотря на все меры, число кроликов росло с каждым часом и горожане, одолеваемые отвращением, наконец сдались. Борьбе пришел конец. Костры горели, а в воздухе стоял тошнотворный запах паленой шерсти. Кролики беспрепятственно разрушали экономику и транспортное движение. Они мешали любым видам социальной активности, даже любви они не оставили места.

Когда на Нойгассе родился мертвый ребенок – дичайший ужас, пережитый матерью, спровоцировал преждевременные роды, – отмеченный к тому же заячьей губой, в городе начались волнения и мало что могло удержать людей от того, чтобы не собраться у входа в ратушу. В этот решающий и опасный момент бургомистр вспомнил Наполеона III, который мог успокоить разбушевавшиеся массы пышными праздниками. Любые предпринимаемые против этого волнения меры показались ему еще разумнее, когда он, к своему ужасу, увидел в доме уже пятое поколение кроликов. Поэтому и распорядился, чтобы на следующий день был организован большой праздник в честь поэта Шиллера.

Подобно капитану, который, стоя на мачте тонущего корабля, бросает на свое судно прощальный взор, прежде чем отдаться на милость ревущей морской пучине, бургомистр на следующий день смотрел на свой город с башни ратуши. Несмотря на то что покамест стоял сентябрь, казалось, будто и улицы, и крыши домов, и все прочие сооружения исчезли под снежным покровом. Но этот покров постоянно шевелился, приоткрывался и закрывался. Это было не что иное, как пушистые спины тысяч кроликов. Еле ступая, бургомистр сошел с башни и выслушал отчет полицейских, отправленных в дом мистера Хопкинса. Они нигде не могли его найти. И в какой-то степени бургомистр испытал облегчение: он предполагал подобный результат. Так и есть… Так и есть…

Вечером все жители города собрались на праздник в честь Шиллера. Им пришлось с трудом пробивать себе дорогу по улицам, переполненным кроликами, которые сбивались плотной шевелящейся кучей, перекрывающей все пути. Печальнее всего дело обстояло на перекрестках. Движущиеся толпы находили одна на другую и натыкались на трехслойный ковер прыгающих и ползающих зверьков. В зале ратуши также было яблоку негде упасть. Приходилось мириться с тем, что кролики прыгали под ноги присутствующим, садились и на стулья, и на парапет, облепили все выступы, напоминая художественный рельеф какого-то безумного скульптора.

Профессор, уважаемый всеми за вклад в духовную жизнь города, завел высокопарную речь. С воодушевлением описывая благодать, омывающую немецкую нацию, он вдруг вынул из кармана своего фрака кролика и с отвращением швырнул его в сторону. Это выглядело уже как нечто само собой разумеющееся! А вот впечатление от увертюры было сильно подпорчено тем, что оркестровые трубы то и дело издавали какой-то невыносимый визг из-за запрыгивающих в них кроликов.

Наконец на сцену вышла Беате Фогль, юная драматическая певица городского театра. Ей предстояло исполнить несколько композиций на стихи Шиллера. Ее упругая грудь и изящная шейка мило выглядывали из-под кружев великолепного платья. Кожа была так же нежна, как и ее голос. Все зачарованно направили свое внимание на сцену и уже почти не замечали возни кроликов. Но вдруг серебряное полотно звуков с треском разорвалось и крик, пронзительный крик, разрушил мечтательное оцепенение публики. Круглые глаза фройляйн Беате Фольг наполнились ужасом. Она застыла и медленно опустила взгляд в вырез своего платья. Нотная тетрадь выпала из ее рук… Хныча от страха и отвращения, она вынула из своего декольте… кролика. За ним потянулись еще семь новорожденных зверьков.

Волнение публики переросло в разрушительную панику. Стулья с грохотом попадали на пол, и все присутствующие метнулись к выходу, спотыкаясь и наступая на шлейфы дамских платьев. В этот момент со сцены раздался чей-то громкий и убедительный голос. Мистер Хопкинс материализовался рядом с певицей, пребывавшей на грани обморока. Приподняв в приветствии свой роскошный цилиндр, он поклонился публике.

– Дамы и господа, – начал он, – уделите мне малую долю вашего внимания. Хочу сказать, что все недавние невзгоды миновали бы город, если бы его досточтимая администрация имела хоть какое-то представление о том, что такое «миллиард», и выказывала большее уважение современной технике. Но я не собираюсь никого упрекать. Я больше всех заинтересован в том, чтобы нездоровое состояние нашего города подошло к концу. Кролики исчезнут сразу же, как только я получу разрешение на свои научные разработки. Однако если, вопреки моим ожиданиям, просьба не будет услышана, боюсь, придется, хотя мне это весьма прискорбно, создать вам еще больший дискомфорт. – После этих слов он достал пучок клевера и поднес его к мордочке зверька, которого держал в другой руке. Присутствующие в зале с немым ужасом смотрели на то, как кролик жадно втянул в себя клевер. Все видели это! А кто не видел – верили своему соседу, утверждавшему, что точно видел. Но в конце концов каждый все увидел сам. Миллиард неломающихся механических кроликов, да еще и прожорливых! Всех обуял животный страх. Люди не могли уже ни кричать, ни возмущаться. Они покидали зал с таким видом, как будто только что слушали пророка Судного дня. Этой же ночью в городской администрации созвали внеплановое собрание, и на следующее утро один из представителей разыскал американца, чтобы пригласить его к бургомистру.

Точнее, на сей раз мистер Хопкинс милостиво позволил себя найти. Когда он уже стоял перед бургомистром и получал разрешение на строительство фабрики, его попросили ответить на один вопрос. Он ожидал этого. Бургомистр сидел в своем кресле, усталый и задумчивый, затуманенный взор говорил о том, что мысли его где-то далеко.

– Скажите, – начал