Лемурия - Карл Ганс Штробль

– Ребята, не уйдем сейчас – не уйдем никогда.

Было решено, что Симонидес и Люфтшютц отправятся на разведку, пытаясь найти дорогу из леса, в то время как я и Саммт останемся в резерве. От скуки мы бродили рядом с хижиной и возвращались в нее время от времени – она стала своего рода базой, откуда полярники отправляются в ледяные просторы. Безуспешно мы пытались объяснить лесным обитателям наши намерения; кретин лишь прорычал что-то, задрав верхнюю губу как пес, готовый цапнуть. Потом он выбежал на улицу – и только его и видели.

Дожидаясь возвращения Симонидеса и Люфтшютца, я достал носки и принялся за их починку, штопая крупные прорехи. Это занятие быстро наскучило мне – хотя я осознавал, что в долгий поход лучше отправляться не в дырявых носках, если не хочется потом иметь дело с кровавыми мозолями. Некий непонятный апатичный настрой угнетал мотивацию к труду – я ощущал лишь отстраненное равнодушие и безвольное подчинение судьбе. Вдруг мне показалось, что отдохнуть еще несколько дней не так уж плохо; тяжкая доля казалась мне не стоящей потенциальных усилий. В конце концов, что толку от нас, кучки солдат? Война как-то разрешится и без нашего в ней участия; а голод – все ж не тетка… Я бездумно начал обыскивать избу в поисках чего-либо съестного. Саммт и женщина все больше сближались – ушлый кельнер лапал ее все смелее, а она бормотала какие-то странные гортанные слова и посмеивалась. Уже стемнело, когда дверь избы со скрипом отворилась и вошел Люфтшютц, отряхивая шинель от снега.

– Где Симонидес? – спросил он. В его глазах вспыхнул испуг, когда он узнал, что мы ничего не слышали о товарище. Оказалось, они вместе дошли до дуба с державой и крестом, разделились в том месте и двинулись в противоположных направлениях. Встретиться они договорились под тем же деревом, вот только Симонидес не воротился. Прождав довольно долго, Люфтшютц пошел обратно, решив, что напарник вышел к избе другой дорогой.

Наш товарищ где-то бродил по заснеженному лесу, промерзший и голодный – и одно лишь осознание этого безмерно угнетало.

– Сиденьем горю не поможешь, – заявил в конце концов Люфтшютц и предложил до утра поспать, а там уж выдвинуться на поиски. Голод опять взялся за нас, и предложение прозвучало вполне разумно… Среди ночи меня разбудил кретин, входящий в дом. Он дико хохотал, а хозяйка что-то ему втолковывала. Позже послышались уже привычные «скреб-поскреб» по плитке для сбора крови. Меня охватила непонятная ярость. Обернувшись плащом с головой, я ушел в беспокойный сон.

На рассвете мясо тушилось в горшках и жарилось на сковороде. Аромат еды наполнил избу. Мы принялись за трапезу, жадно глотая крупные куски. Верзила-идиот смотрел на нас с презрением, как будто жалел тратить на нас пищу. Он что-то недобро бурчал, но дама-хозяйка то и дело осаживала его тяжким взглядом. Косматый дикарь явно не привык делить добычу с чужаками.

Когда мы отправились в путь, Саммт стал жаловаться на тошноту из-за изобилия еды на пустой желудок. Я уж было заподозрил, что он симулирует – хочет небось остаться тут, в избе, и миловаться с хозяйкой, пока мы трудимся, – но мои подозрения на сей счет вмиг развеялись, когда на моих глазах ушлый экс-кельнер, с бледным лицом и согнувшись в три погибели, рванулся на улицу и выблевал все съеденное в снег. Ему полегчало, но слабость вывела его из строя. Пришлось взаправду его оставить. Мы шли по снежной местности, где солнце отражалось от наста тысячами искр, ослепляя наши глаза. Лес выглядел живописно, но мы не могли насладиться его красотой из-за холодящей сердце тревоги. Встав под дубом, мы взяли след Симонидеса и стали придерживаться его. Он двигался медленно, но уверенно, не теряя направления.

Мы следовали по нему уже целых два часа, когда внезапно Люфтшютц указал на что-то в стороне. Рядом с отпечатками ног Симонидеса появился еще один след – от четверки огромных лап. Мы молча ускорили шаг, пробираясь сквозь ветви елей, оскальзываясь то и дело, нагоняя друг друга в попытке держаться поближе. Пот градом катил с нас, от шинелей валил пар. Вдруг впереди показалась какая-то проталина, плохо замаскированная валежником. Оба следа сходились у нее. Шедший впереди Люфтшютц вдруг провалился в какую-то яму под снегом, еле-еле вытащил увязший тяжкий карабин. На приклад, как мы все увидели, налипли алые хлопья.

– Волки, – сказал Люфтшютц, отведя взгляд в сторону.

Из проталины выходил только один след – глубокие отпечатки лап, будто зверь волок тяжелую добычу. Капли крови отмечали те места, где он прошел, напоминая разорванную низку алых бус. Мы, испуганные и лишенные надежды, двинулись по этому кошмарному ориентиру – через гущу зарослей и сквозь молодую поросль, и через полузамерзшую топь, тоже помеченную кровью… Мы упорно следовали за отпечатками, пусть даже они и вели нас в безвыходную чащу. Час пути сходил за вечность, но вдруг местность начала казаться знакомой. Силуэты деревьев, линия горизонта – все это будто уже отпечаталось когда-то в памяти, вот она и нашептывала упорно: ты здесь уже бывал… Мы оказались на поляне, где в сумерках проступала вдали изба. Обходя поляну по краю, след терялся за одиноким жилищем. Внезапно мы услышали дикий вопль – он разорвал тишину леса, где до этого звучали только наши сердца. Крик был полон панической тревоги – и принадлежал человеку. Затем из избы раздались рык и непонятные звуки. Не раздумывая долго, мы бросились вперед, петляя в снегу, как рыбы в воде. Кровь стучала в висках, застилала нам глаза алой пеленой.

Из-за стены избы послышался приглушенный крик, а потом – гулкие проклятия. Дверь резко раскрылась нараспашку, и какое-то крупное черное неописуемое существо с широко раззявленной пастью проскользнуло между нами, ринувшись в лес. На полу в избе лежал Карл Саммт с разорванным горлом. Кровь струями била из раны у него на шее. Лицо нашего товарища исказила гримаса дикого ужаса, глаза стремительно стекленели. Над ним на коленях стояла наша хозяйка с всклокоченными волосами, визжа и колотя себя кулаками в грудь. Вскочив с колен, она подбежала к дверям и стала кричать нечто яростное в темноту леса. Саммт, казалось, узнал нас. Он с усилием поднял руку к горлу. Кровь пенилась в ране. Его пальцы сжались и расслабились; он вздрогнул разок-другой – и жизнь покинула его. Мы обменялись быстрыми взглядами и, схватив карабины,