Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

– И только усиливал ощущение монстра. Монстры почти всегда держат руки прямо перед собой, когда за тобой гонятся. Я бы сбежал со всей дури.

– Они и бежали. Помню, с одной стороны я орал от ужаса, как они, а с другой – ревел от монструозности, когда гнался то за одним, то как бы отрывался и гнался за другим. В деревьях были цикады, и они все орали в ритм, и у кого-то из открытого окна играло радио. Помню запах от рук, и как они уже не казались моими руками, и я думал, как буду открывать дверь, не запачкав ее говном, или даже если звонить. На звонке родителей останется говно.

– И что ты сделал?

– Господи, что сделала твоя мама? Кричала? Ты стонал, пинал дверь и пытался позвонить локтем?

– А у нас на двери висела колотушка. Я бы не выжил.

– Наверняка другие дети, которые сидели дома, приоткрывали шторы, чтобы смотреть в щелочку, как ты стонешь и ковыляешь от дома к дому, выставив руки, как Франкенштейн.

– Это же не ботинок, который можно просто снять.

– У меня есть история про говно, но она не веселая.

– Не помню. Воспоминание заканчивается на говне, руках и как я за всеми гонялся, что странно, так как вплоть до самого конца воспоминание кристально ясное. Потом просто обрывается, и я не знаю, что там было дальше.

– Предположу, что не рассказывал, как в Брэдли водился с одной странной компанией, и вот на втором курсе мы увлеклись такой дичью: в общаге вламывались в чужие комнаты и держали людей, а Жирный Маркус-Ростовщик садился им на лицо.

– Думаю, я бы запомнил.

– Дело было в Брэдли; ну знаете, какой только дичью не увлечешься. Нас было человек пять-шесть, и появилась такая бессмысленная хрень – традиция бродить по общагам первокуров где-то в четыре утра, находить незапертую дверь, вваливаться всей толпой, и мы держали чувака в постели, а Жирный Маркус-Ростовщик снимал штаны и садился ему на лицо.

– …

– Просто так. Мы просто угорали.

– Жирный Маркус-Ростовщик?

– Огромный пацан из пригорода Чикаго. С патологическим ожирением. Всегда при налике, одалживал и вел учет в маленьком особом блокноте. Очень аккуратно, мог ежедневно считать без калькулятора. Никогда не просто «Жирный Маркус», всегда «Ростовщик». Еврей, но это тут вроде не при чем. Просто так выживал после того, как на него забили его родители – это был не первый его колледж, но я не особо помню его историю.

– Почему он садился людям на лицо?

– В странности и был весь прикол. Это все, что я могу ответить. Просто начали так делать. У меня самого странное ощущение, даже когда я просто думаю, как вам это описать.

– А что делал пацан в постели?

– Пацан в постели жизни не радовался. Уж это точно. Все происходило реально быстро, когда мы все вваливались и накидывались раньше, чем он даже просыпался. Каждый хватал за руку или за ногу, а Жирный Маркус-Ростовщик вмиг спускал штаны, и садился на лицо, и просто сидел, пока пацан не начинал задыхаться. А потом мы старались сдристнуть так же быстро, как ворвались. Отчасти в этом был смысл, чтобы пацан в постели, наверное, даже не понял, это реальность, кошмар или что вообще было.

Они находились недалеко от Стики; туман был грозой с реки. Сам воздух казался настороже. В витрину нумизмата всматривались две пожилые женщины с высокими грудями.

У них всех были свои подсознательные привычки, которые, наверное, замечал только Херд, потому что новенький. Привычкой агента Ламма на наружке было отсутствующе, рассеянно скусывать кусочки мертвой

кожи с губы, класть на кончик языка и выдувать, чтобы они приземлялись где-то невидимыми. Херд видел, что он совершенно не замечает, что делает. Гейнс медленно моргал на бессмысленный манер торчка, напоминая Херду ящерицу, у которой еще не нагрелся камень. Тодд Миллер носил вельветовую куртку с воротником из овчины и сворачивал и разворачивал левый рукав; Бондюран вперился между ботинками в половичок фургона, словно там пропасть. Херда потрясало, что никто не курит. Он и сам был бесконечным каталогом тиков и привычек.

Один агент на испытательном сроке, с темными очками на воротнике, носил «Док Мартенсы» с двенадцатью петлями для шнурков, которые Херд пересчитал несколько раз.

– А как Маркус-Ростовщик натягивал штаны обратно, когда вы убегали?

Последовало долгое молчание, пока Бондюран буравил Гейнса тюремным взглядом.

– Сам никогда не пробовал одеваться на бегу? Невозможно, – сказал Гейнс.

– Пацан думает, что это сон, пока не встанет побриться и не увидит, что у него расплющен нос и огромный отпечаток жопы на роже.

– Он кричал?

– Приглушенно кричали все. Естественно кричали. Но фишка в том, что то, отчего они кричали, и заглушало крик.

– Жопа какого-то жирного чувака, закрывающая все лицо.

– Все держалось на скорости и тишине, и это было важно, потому что это все-таки, что ни говори, взлом и нападение, а Жирного Маркуса уже исключили минимум из одного вуза, и всех нас не назвать любимчиками декана, и не будем забывать – это все-таки 1971-й, военком так и стоял перед воротами в ожидании, когда тебя выпнут.

– Вот почему Бондюран воевал. В Наме.

– Я был бухгалтером G-2 в Сайгоне, дебил. Какой это Нам.

– Но хочешь сказать, тебя из-за этого призвали? Из-за нападения на первокуров с большой еврейской жопой?

– Я хочу сказать, что просто у нас так было, и мы провели множество успешных операций по всем младшим общагам со стопроцентным операционным успехом до того дня, когда оказалось, что открытая дверь принадлежит одному пацану, Диабло, которого все звали «Диабло, Сюрреалистический Левша», пуэрториканский стипендиат и художник фресок из Индианаполиса и полнейший псих, который, например, вылетел со студенческой работы в преподавательской столовой, потому что однажды пришел, как мы все думали, под кислотой и разложил всем вместо столовых приборов только одни ножи, и видел видения, и рисовал такие шипастые флуоресцентные католические фрески на стенах складов у реки, и был псих – Диабло, Сюрреалистический Левша.

– А в твоем колледже кого-нибудь звали там Джо или Билл?

– Которого по большей части никто не трогал, потому он был двинутый по полной, мелкий пятидесятикилограммовый испашка из какого-то баррио в Индианаполисе, но к этому времени операция уже работала как отлаженный механизм, заточенный на скорость, и плюс никто не понял, кто это, пока мы уже не ввалились и не заняли боевые посты вокруг кровати. Я держал, помню,