Светоч Йотунхейма - Елизавета Алексеевна Дворецкая

– Он умер? – пробормотала Рагнхильд, и при этой мысли ощутила намек на облегчение.

Какой-то косматый человек из чужой дружины подошел, осторожно перевернул Хаки, проверил бьючую жилу на уцелевшей руке.

– Нет, он жив. Только обессилел. У него три таких раны, что любой другой помер бы там на месте. Видать, он и правда из троллей, откуда человеку столько сил взять?

– И вы служите полутроллю?

– А чего же нет? Если делится добычей честно, то пусть будет хоть турс ледяной! Да мы и так свое возьмем.

– Ты не грусти, девушка! – развязно бросил ей еще один чужак, молодой, но с заметным недостатком передних зубов. – Если он сдохнет, для тебя и другие мужья найдутся.

Вокруг захохотали. Поняв, что помощи не дождется, Рагнхильд снова встала на колени возле Гутхорма и его же поясным ножом стала резать подол его сорочки, чтобы перевязать голову.

Прядь 56

Подползли скорые зимние сумерки, но туман полностью рассеялся. Длинная череда темных гор появилась над озером, и Рагнхильд подумала: похоже, туман этот был наведен чарами, чтобы Хаки со своим отрядом мог приблизиться к усадьбе незамеченным. Не так долго он пробыл в Йотунхейме, однако чему-то успел научиться.

При виде гор она вспомнила об отце, и во лбу снова появилась боль – предшественница слез. Когда Хаки переносили в дом, Рагнхильд заметила в толпе чужаков знакомое одноглазое лицо. Она спросила, где тело ее отца, и Орм покачал головой: нету тела. На миг в душе вспыхнула надежда: если тела нет, так может, смерть Сигурда – ложь? Но Кефли Хвощ ей пояснил: из скалы высунулась женщина-тролль, вся серая, как камень, и в золоте, и увлекла Сигурда внутрь вместе с сулицей, пробившей ему грудь. Орм и Кефли видели эту женщину, хоть и мельком; Рагнхильд сумела вытянуть у них достаточно, чтобы узнать ее. Мальфрид! Она ли послала того белого оленя, за которым Сигурд отправился на Ольховую гору – или даже сама им прикинулась? Неужели это она заманила Сигурда под клинки Хаки и его отморозков? В это Рагнхильд не верилось: она прекрасно знала, что Мальфрид терпеть не может Хаки, хоть он и есть ее родной сын. Скорее Мальфрид, овдовев после смерти Микиль-Тролля, вспомнила первого жениха и решила двадцать пять лет спустя все же завладеть им. Но подманила его на чужую добычу и предала в руки Хель…

И вот они, Рагнхильд и Гутхорм, осиротели полностью! Сперва Тюррни, потом Сигурд! Родной дом за один вечер стал чужим: теперь в нем распоряжались люди Хаки. Первым делом они зарезали корову и двух свиней; съесть столько мяса им было не под силу, но они упивались самой возможностью наесться до икоты, до тошноты (что многие успешно и проделали). Как поняла Рагнхильд из их разговоров, до того им пришлось поголодать. Они без стеснения распотрошили все лари в доме, не глядя, чьи они, вытащили всю хорошую оджежду и заменили ею свои вшивые обноски, а те с хохотом швыряли в костер посреди двора. При дележе добычи произошло несколько драк, были разбито несколько носов, а один человек убит своим же товарищем. Но никто не огорчился: убитого просто вынесли за ворота и там оставили. Одна доля добычи, стало быть, освободилась. Столы в медовом зале были завалены снедью: вперемешку лежали хлеб и сушеная рыба, козий сыр и вяленое мясо, солонина, каша, лепешки. Чужаки вынесли из кладовок все съестное, вскрыли бочки пива и меда, ожидавшие прихода Йоля.

Пир их был таким буйным и безобразным, что Рагнхильд рада была найти приют в родительском спальном чулане. Туда со двора перенесли Хаки и устроили на ложе, которое совсем недавно Сигурд делил с Тюррни. Рагнхильд содрогалась от негодования, видя, как на этом ложе покоится Хаки-полутролль, убийца законного хозяина. У него началась лихорадка, и Рагнхильд, слушая его хриплое дыхание и видя пот, струящийся по лицу, надеялась, что жар воспалившихся ран его погубит. Она понимала, что эта смерть не столько улучшила, сколько ухудшила бы ее положение: сейчас она была добычей Хаки, почти женой, и это защищало ее. Но что станется с ней, окажись она добычей всей этой песьей своры? Самое лучшее – ее отвезут к другому Хаки, сыну Гандальва, и сделают его рабыней. Но даже понимая это, она мечтала, чтобы боги покарали Хаки и он заплатил за свои преступления.

Сюда же она велела перенести Гутхорма, и его положили на большой ларь с плоской крышкой. Брат, с перевязанной головой, ненадолго пришел в себя, к ее радости, но тут же снова закрыл глаза, так и не успев осознать, что произошло. У него была сильно разбита голова, волосы слиплись от крови. Но, смыв кровь и ощупав череп дрожащими пальцами, пролома Рагнхильд не нашла. Однако уверенности не было: от матери она кое-что знала о родах и о лихорадках, но пользовать проломленные головы ей не доводилось. В переломах понимал Стейнольв Змей, но он сидел взаперти вместе с хирдманами, а ее просьбы привести его никто не стал слушать.

Не имея выбора, Рагнхильд, когда силы совсем ее покинули, устроилась на той же лежанке, на самом краю, подальше от Хаки. Отвернувшись и слыша позади себя его хриплое дыхание, она подумала: останься они наедине, хватило бы у нее духу накрыть его голову подушкой или плащом и подержать, пока не задохнется? Решимости, пожалуй, хватило бы, но разум советовал повременить с местью. К тому же кто-то из людей Хаки постоянно стерег его, сидя возле лежанки. Несмотря на усталость, Рагнхильд не могла заснуть; ей казалось, она непрерывно слышит дыхание Хаки, голоса его людей, сменявших друг друга, видит свет жирового светильника на ларе. Но все же ночь прошла быстро, а значит, она засыпала, сама того не замечая, а потом просыпалась опять.

Утром никто не собирался варить кашу – хватало остатков вчерашнего пиршества. Только к полудню люди Хаки понемногу проснулись и взялись за еду и питье. К тому времени, к досаде Рагнхильд, Хаки очнулся. Жар у него спал, он смог сесть в постели и потребовал еды.

– Покорми его! – велел Рагнхильд морщинистый бородач с длинными каштановыми волосами и нехваткой зуба на верхней челюсти. – Раз ты его жена, ты о нем и заботься.

Рагнхильд видела, что этот бородач распоряжается чужаками и его почти всегда слушаются; его называли Торстейном, и он со вчерашнего дня расхаживал в крашеной шерстяной рубахе Сигурда, чем внушал Рагнхильд особенное отвращение.

Однако это его распоряжение она сочла