Правила подводной охоты - Дмитрий Валентинович Янковский

Включив электронику пушки, я взялся за рычаги управления и принялся выцеливать воображаемые торпеды, стаями нападающие на меня. Акриловая полусфера завертелась, послушная каждому моему движению, оба орудийных ствола задергались, как живые. Затем я откалибровал прицел по лазерному шнуру и спокойно стал ждать Молчунью.

Она появилась минут за пять до указанного Жабом срока. Я включил систему связи и произнес:

— Привет, пропащая!

Бортовой квантовый вычислитель моментально перевел мой голос в строчку на экране водительницы.

— Привет, Копуха! Полетаем? — раздался у меня в наушниках голос синтезатора речи.

— А то! Охотники мы или сухопутные крысы?

— Добро. Задраиваемся.

Молчунья заперла шлюз и начала нагнетать под корпус повышенное давление. У меня заложило уши, но это на минуту, потом пройдет. Бронированные створки перед нами раскрылись, заливая стартовую камеру забортной водой. Под таким давлением вода начинает резать, как скальпель, с ней надо быть осторожным. Когда камеру затопило окончательно, мы связались с командирской рубкой.

— Молчунья готова, — доложила водительница.

— Копуха готов, — сказал в микрофон я.

— Чистюля готов, канал чистый, устойчивый. Услышу морского ежа, ползущего по базальту.

— Их не бывает на такой глубине, — заявил я.

— Очень хорошо, — серьезно ответил Пас. — Не будут мешать.

— Отставить базар в эфире! — шикнул на нас Жаб. — Разрешаю старт!

Молчунья аккуратно вывела “Головастика” из стартовой камеры и отвела на безопасное расстояние от станции. Я развернул кресло так, чтобы видеть в мониторах шлема кормовую часть аппарата и станцию — очень хотелось посмотреть момент пуска реактивного двигателя.

— Давай, — подогнал Жаб Молчунью.

Сначала я заметил несколько пузырьков, сорвавшихся с дюзы, но уже через секунду их были сотни, а в следующий миг белый сноп, перемешанный с пламенем, ударил с такой силой, что я повис на ремнях кресла и чуть не вскрикнул от неожиданности. Молчунья — отличный водитель, но очень уж склонна к дешевым эффектам.

Я вывел на шлем показания лага и удивился, как быстро мы набрали скорость в сорок узлов. Но для “Головастика” это далеко не предел.

— Как ты, Копуха? — бесцветным голосом синтезатора спросила Молчунья.

— Норма! — ответил я.

— Тогда держись, проверяю маневренность.

На кой черт ее каждый раз проверять, никак не пойму. Нравится ей, по-моему, надрывать аппарат и издеваться над экипажем. Иногда мне казалось, что физическая ущербность Молчуньи каким-то образом переплавилась у нее в озлобленность на весь мир и в неосознанную агрессию. Где-то я читал, что мусульмане такие злые в основном из-за того, что обрезаны — им кажется, что необрезанные получают от секса больше удовольствия, чем они, поэтому готовы поубивать их за это. Молчунья не знала, каково это — слышать, но все равно ощущала себя обделенной.

Я снова открыл глаза только после того, как водительница устала терзать “Головастика”, иначе выпустил бы на приборы сегодняшний завтрак.

— Норма! — услышал я в наушниках ее оценку. На марше мы разогнались до шестидесяти узлов, корпус дрожал и вибрировал.

— Что ты слышишь, Чистюля? — спросил я.

— Нашел время подкалывать, — обиделся Пас.

— Базар в эфире! — уже всерьез разозлился Жаб. За кормой “Головастика” оставался длинный белый

вихрь, распадающийся на миллионы пузырьков выхлопного газа. Мы шли на небольшой высоте над дном, и чернота была настолько густой, что казалось, будто мы пронизываем расплавленный битум, а не океанскую воду. Молчунья вела аппарат по приборам, ей так было удобнее.

Минут через двадцать я включил сонар, но водительница засекла потопленное судно раньше меня.

— Есть корабль, — доложила она.

Я активизировал ракетницу и выпустил “светлячка”, он раздвинул границы тьмы метров на двести, и я удивился, насколько прозрачная здесь вода. По всей видимости, транспортник переломился на малых глубинах, потому что две части корпуса покоились далеко одна от другой. Они напоминали туши погибших животных то ли неподвижной окостенелостью, то ли страшной раной, которая осталась на теле каждой из половинок от взрыва торпеды. Я стянул с головы шлем — хотелось увидеть место погребения убитых мной людей своими собственными глазами, а не через объемные мониторы. И еще мне надо было вытереть слезы.

— Что у тебя с пульсом, Копуха? — недовольно спросил Жаб.

Мне так сильно захотелось послать его к черту, как еще никогда за всю службу. Мы пронеслись над расколотым кораблем на высоте около сотни метров, затем Молчунья описала крутую дугу и выключила маршевый двигатель.

— Определенно поражение торпедой “ГАТ-120”, — доложила она.

— Будьте внимательны, — предостерег взводный. — Обычно они ходят парами или тройками.

“Вот сволочь... — подумал я. — Тройками, говоришь? Третью личинку ты закопал в песке африканской пустыни!”

— Копуха, приготовиться к выходу!

— Есть! — я начал отстегивать ремни. “Светлячок” начал гаснуть, и мне пришлось задержаться, чтобы выпустить еще одну ракету.

— Внимание! — раздался в эфире взволнованный голос акустика. — Слышу цель! Сверхглубинная, скоростная. Движитель — асинхронный двойной водомет. Класс “ГАТ”, вес сто двадцать.

Я прыгнул в кресло и спешно застегнул все ремни. Вот она, лапочка! Я тебя породил, я тебя и убью!

— Глубина две семьсот, — продолжал Пас. — Скорость девять узлов, удаление три четыреста.

— Молчунья! — позвал я, надевая на голову стрелковый шлем. — Малый ход, курс встречный. Будь готова врубить маршевый.

— Есть!

Теперь она подчиняется только мне, даже не Жабу. Регламент боевого столкновения с тварью никто отменить не в силах, и главный в подобных ситуациях — стрелок. На него работают все остальные. Никогда в жизни я еще так не радовался, что стал охотником.

Молчунья повела аппарат по указанному мною курсу, а я сфокусировал прицел на данных акустиком координатах. Пока сонар пищал вхолостую, цель была вне досягаемости пушек. Я вслушивался в мерный писк, как в биение сердца, перед моими глазами зелеными кольцами разбегались виртуальные отображения ультразвуковых волн. Вдруг я заметил зеленую точку на самой