Царёв Пророк - Денис Нивакшонов

достал из-под соломы тюфяка несколько чистых листов бумаги — дорогой, привозной, которую он хранил для важных записей. Разложил их перед собой. Взял нож, начал очищать перо, срезая лишнее с точностью хирурга.

Он не будет бороться с Годуновым в лоб. Это самоубийство. Он будет действовать как вирус. Будет использовать систему против неё самой.

Григорий вспомнил одну деталь из своих прежних знаний. Не глобальную, не о Смуте, а мелкую, почти бытовую. Через несколько месяцев, весной, случится небольшой, но неприятный конфуз: из-за ранней оттепели и закупорки дренажных труб талые воды подмоют фундамент одной из недавно построенных башен Кремля — Спасской. Никто не пострадает, но ремонт будет стоить казне немалых денег, а Годунову — критики со стороны бояр, мол, плохо смотрит за строительством.

Раньше он бы побежал к Фёдору с пророчеством. Теперь он поступит иначе.

Он взял перо и начал писать. Не пророчество, а деловое послание. Не царю, а… дьяку Разрядного приказа, с которым он несколько раз беседовал о фортификации. Он писал вежливо, почтительно, ссылаясь на некие «итальянские трактаты», которые «видел когда-то», о важности проверки дренажных систем крепостей после снежных зим. Упоминал, что заметил «некоторую рыхлость грунта» у основания Спасской башни ещё по осени, и советовал, «дабы избежать ненужных трат», провести профилактический осмотр.

Он не требовал. Советовал. Не пугал пророчествами, а апеллировал к здравому смыслу и экономии. И направлял это не тому, кто мог его уничтожить, а мелкому чиновнику, который, желая выслужиться, мог донести идею до нужных ушей.

Григорий послал записку с тем же молчаливым послушником, сунув ему в руку и мелкую монету. «Передай дьяку Ивану. От брата Григория. О делах государевых».

Затем вернулся к переписыванию Исаака Сирина. Его рука была твёрдой. Он снова был учителем. Но теперь учил не детей в классе, а самого себя искусству выживания. Урок был ясен: в мире, где правят чернила и желчь, нужно писать так, чтобы твои слова приносили пользу тем, от кого зависит твоя жизнь. И тогда, возможно, они позволят тебе принести пользу и всем остальным.

Григорий закончил лист, посыпал песком. Текст получился ровным, красивым. Внешне — абсолютно благочестивым. Но в душе бушевала совсем иная книга. Книга войны, которая только началась.

Глава 9

Морозный воздух февральского утра ворвался в келью с такой силой, что заколебалось пламя свечи на столе. Григорий, уже одетый в поношенную рясу, вздрогнул и поднял голову от листа с полунаписанным письмом. Дверь была распахнута, и в проёме стояли двое стрельцов в красных кафтанах с бердышами на плечах. Их лица были непроницаемы.

— Брат Григорий? К тебе слово есть, — произнёс один из них, старший, с седыми усами. В голосе не было ни угрозы, ни почтения — лишь обыкновенная формальность.

Сердце Григория на мгновение упало. Всё? Пришли вязать? Вести в застенок? Но нет, если бы это был арест, вели бы себя иначе. Он медленно встал, отложив перо.

— Я слушаю.

— Пойдём. Боярин Годунов требует.

Имя, произнесённое вслух, прозвучало как удар колокола. Григорий кивнул, накинул на плечи самый простой, почти нищенский зипун — сознательный жест смирения — и вышел, предварительно перекрестившись на икону в углу.

Его повели не в палаты правителя, и не в приказную избу, а в длинное, низкое здание рядом с Грановитой палатой — в Царскую мастерскую палату. Воздух здесь был густой, насыщенный запахами дерева, металла, кожи и воска. Повсюду стояли сундуки, ящики, на столах были разложены странные инструменты, свитки чертежей, лежали образцы тканей, куски руды. Это было сердце материального мира государства — место, где рождались проекты, считались деньги и планировались стройки.

Борис Годунов стоял у большого стола, заваленного картами. Он был один. Стрельцы остались у двери. Годунов не повернулся, продолжая изучать развёрнутый перед ним лист с нанесёнными на него городами, реками и лесами. Это была карта России.

— Подойди, — сказал он, не глядя.

Григорий подошёл, остановившись на почтительной дистанции. Он молчал, понимая, что инициатива не на его стороне.

— Знаешь, что это? — Годунов провёл рукой над картой.

— Карта, боярин. Земли Русской.

— Карта, — кивнул Годунов. — Бумага и чернила. А на ней — судьбы. Где город поставить, где крепость, где дорогу проложить. Где враг может прийти. — Он наконец повернулся к Григорию. Его лицо было усталым, но собранным. — Мне дьяк Иван, из Разрядного приказа, доклад подал. Насчёт дренажа у Спасской башни. Говорит, ты его предупреждал.

Григорий внутренне напрягся. Началось.

— Беседовали как-то о крепостном деле, боярин. Вспомнились мне книжные фрагменты… Счёл долгом поделиться.

— Долгом, — безразлично повторил Годунов. Он взял со стола другой, маленький свиток. — А вот отчёт подьячего, что смотрел ту башню. Дренаж, и впрямь, забит. Грунт осел. Если б не твои «книжные фрагменты», к весне могла бы и трещина пойти. Сэкономил казне рублей триста, а мне — выговоров от боярской думы.

Он говорил ровно, без похвалы, просто констатируя факт. Но Григорий почувствовал лёгкий сдвиг в атмосфере. Его не упрекали. Его… оценивали.

— Рад, что помог, боярин.

— Помог, — снова повторил Годунов, и в его глазах мелькнула тень чего-то, отдалённо напоминающего любопытство. — Объясни мне, брат Григорий. Ты — человек книжный. Молитвенник. Откуда познания в дренажах и фундаментах? Итальянские трактаты, так говорил дьяку? Какие? Назови.

Это был проверочный вопрос. Ловушка. Григорий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Он не мог назвать ни одного конкретного имени — Альберти, Филарете? Их труды в Москве конца XVI века были почти неизвестны.

— Боярин, я… не помню авторов. Читал когда-то, в юности, в монастырской библиотеке. Запало в память. Имена же… имена стёрлись. Осталась суть.

Годунов смотрел на него долгим, тяжёлым взглядом. Григорий выдержал его, не отводя глаз. Ложь должна была быть наглой, чтобы в неё поверили.

— Суть, — наконец произнёс Годунов и снова повернулся к карте. — Ладно. Оставим дренажи. Подойди ближе. Смотри.

Григорий сделал несколько шагов вперёд. Он смотрел на знакомые очертания, на названия городов, многие из которых в его времени были мегаполисами, а здесь — небольшими городами, или вообще деревушками.

— Видишь Крым? — Годунов ткнул пальцем в южную часть карты. — Оттуда, как саранча, каждый год набеги. Угоняют в полон тысячи. Видишь Швецию? — Палец переместился на северо-запад. — Сидят, как тать у дороги, к Балтийскому морю не пускают. Польша… — Палец пошёл на запад. — Интригует, бояр наших смущает, на Литву глаз положила. А здесь… — его рука описала широкий круг над всей восточной частью карты, — Сибирь. Неизведанные земли до самого океана. Богатства немереные. И всё это… — он обвёл всю