Музейные истории - Роман Моргунов

– А бумажки, граждане, настоящие!

Вокруг меня действительно собирались люди. Большинство снимали меня и хохочущего Коровьева на смартфон. В какой-то момент Коровьев перестал хохотать, подскочил ко мне и броском отправил меня на заднее сиденье автомобиля. Я больно ударился головой, схватился за ушибленное место и только тогда понял, что странный банкир захлопнул за мной дверь и машина уже мчит по Тверской.

10

Высадили меня аккуратно. Водитель даже открыл дверь.

Я оказался как раз перед входом в Музей.

На крыльце сидел Гуамоко.

– Ну как? – хрипло спросила птица. Я полез в правый карман и достал пригоршню смятых купюр. Птица моргнула чёрными бусинками.

– Бедный мальчик!

Я по-прежнему не мог понять интонацию Гуамоко.

– Заходи! Теперь ты Дома!

Глава 3

История третья. Ледяной посетитель

1

Мне снился холод.

Наверное, надо было написать как-то иначе. Ведь я собираюсь рассказать сон. Сны, на самом деле, довольно конкретны. Их довольно неплохо можно рассказывать. Бежишь там куда-то или от кого-то, летишь. Разные люди снятся. Часто из прошлого. Какие-то события. Из-за этого о некоторых снах говорят, что они вещие. Там же как угодно можно покрутить, всё что угодно можно сказать о снах. Поэтому большого значения я снам не предаю, желания рассказывать всё, что мне снится, не испытываю.

Я бы и этот сон рассказывать не стал, но почему-то чувствую, что с моими первыми посетителями этот сон связан. Как я это понял?

Мне снился холод.

Не знаю, как вам, а мне вот такое всё не снится. Не снится мне жара или дождь. То есть в моих снах случаются и жара, и дождь, и холод тоже встречается, но я не могу сказать, что «мне снилась жара» или «мне снился дождь». Почему? Самое главное в тех снах не в этих состояниях. Там самое главное в событиях, а всё прочее не имеет там никакого значения. Да и ненастоящие они там. То есть от жары не задыхаешься, попадая под дождь, не промокаешь по-настоящему. А страх вообще приводит к тому, что просыпаешься.

А вот в этом сне события не имели какого-то решающего значения, там вообще могло происходить всё что угодно. Главное было в том жутком ощущении холода, которое накатило с самого начала и держало почти что до самого конца. И проснулся я с этим ужасным, пробирающим, как говорят, до костей чувством холода, преодолевал его уже наяву. Так что давайте вернёмся к моему сну.

Мне снился холод.

Я сидел на мягкой низенькой табуретке с изогнутыми ножками напротив мутного озёрного зеркала в Выставочном Зале. Вокруг плавала чёрно-зелёная муть. Или даже не так. Муть была самая обыкновенная, но из-за неё всё вокруг стало чёрным, болотно-зелёным или противно-зелёным. Да и видно было плохо. Я почему-то сидел в плотно прилегающих брюках и в рубашке с расстёгнутым воротом. Какой-то соплёй с моей шее свисала и качалась расстёгнутая джентельменская бабочка. Рукава рубашки были сильно закатаны, я тяжело дышал и смотрел в зеркало. В зеркале от меня был только силуэт, меня очень плохо напоминающий, но я откуда-то знал, что силуэт точно принадлежит мне, никому другому принадлежать не может. А больше эта муть ничего не отражала. То есть мой силуэт не находился в Выставочном Зале. Мой силуэт нигде не находился, он был подвешен в пустоте, без чего-либо такого, что удерживало его на весу. Получается, что не было чего-то такого, что могло указать на место, в котором этот силуэт находился. Или так: это было место теней, где любому силуэту есть место, но никакого значения не имеет, чей это силуэт. Впрочем, я что-то не о том пишу, вернёмся в сон.

Вот я сижу, весь такой разодетый, расставив широко ноги. Из-за низкой табуретки у меня высоко задрались колени, но локти я на них положить всё-таки могу, собрав пальцы в замок. Сижу и смотрю на странный свой силуэт.

Точно знаю, что долго сижу, а самое интересное, что точно знаю, чего жду. Это странно, потому что обычно я ничего не знаю о том, что должно произойти, а тут почему-то знаю. Это меня успокаивало вначале, а потом стало пугать. Так вот, сижу я и жду. А оно (то, что должно произойти) начинает происходить.

Зеркало начинает трескаться. Не от краёв к центру, а вообще непонятно откуда и куда. Там трещинка, там ещё одна, а вот уже и целая паутинка из трещинок. И вот ведь какое дело: свой силуэт я в зеркале вижу плохо, какое-либо отражение вообще не вижу, а эти маленькие чёрные трещинки вижу так хорошо, как будто мне на них кто-то указывает и не только указывает, но их ещё подсвечивает, попутно разгоняя всю муть вокруг. И я от этого слышу, что все эти трещины появляются с характерным треском, как будто кто-то стекло руками ломает, как замёрзшую тонкую плитку шоколада.

Страшно мне становится тогда, когда я понимаю, что звук этого ломающегося шоколада исходит из меня. Где-то что-то внутри меня ломается, и от этого появляются эти трещинки, которые уже не отдельные какие-то, а вполне себе целую паутину плетут. И на моём силуэте в зеркале уже нет целого места. Уже я из кусочков состою. И вот когда вглядываюсь, то понимаю, что я эти все трещины внутри себя чувствую. Болью чувствую, которая изнутри наружу выходит, чёрной мутью, ползучими зелёными окантовками всего вокруг выходит. И я теряю тепло. Остаётся холод, который растёт внутри меня. Болью растёт, зубодробительной дробью, при которой не крикнешь. Можно только сидеть и терпеть, даже если терпеть не можешь. Но вот сидишь, смотришь на свой силуэт напротив, и чувствуешь, как трещины делят тебя изнутри, можешь изучать паутину этих трещин наглядно, а больше ничего не можешь. Смотришь, ждёшь. Изнутри – наружу.

И просыпаешься.

2

Солнечный свет из окна привычно лился на кусок стены, что рядом с дверью. Тишина.

Но ногам и пальцам на руках действительно холодно. А ещё губы дрожали. Никогда до этого, да и (скажу вам по секрету) в дальнейшем такого никогда не было, мне тут холодно. Одеяло у меня тогда было лёгкое, я закутался в него изо всех сил, и сразу стал чувствовать, как согреваюсь. Странно всё это было, но я тогда ничего не понимал. Я и сейчас мало что понимаю, а тогда вообще ничего, поэтому было не только холодно, но и страшно, но постепенно всё