Вскрытие и другие истории - Майкл Ши

высоко над тусклыми и быстрыми глазами, поворачивая в свете ламп. – После заселения мы достигаем стадии имаго за три межличиночных периода, – отсутствующе продолжал говорить он – возможно, нож был зеркалом, в котором труп разглядывал свои черты. – На стадии личинки мы довольствуемся лишь тенью наших полных возможностей нейронного соединения. Наш метаморфоз запускается и обуславливается эндосоматической средой носителя. Я достиг зрелости за три дня. – Запястье Аллена согнулось, опуская острие ножа. – Наилучшие адаптации приобретаются ценой малозначимых способностей. – Локоть повернулся и начал медленно сгибаться, опуская нож к телу. – Все наши носители – разумные существа, экодоминанты, уже обладающие набором приспособлений к планетарной среде, в которой мы их находим. Конечности, органы чувств, – кулак вонзил клык своего инструмента под подбородок, наклонил его и плавно повел вдоль глотки; голос продолжал беспрепятственно звучать из-под пропаханной сталью борозды, – наружные покровы, орудия труда, – нержавеющее лезвие опускалось ниже, прочерчивая на грудине, диафрагме, животе полосу разверстой гниющей плоти, – вместе с мозгом носителя мы заполучаем все это, господство над любой планетой, укрытое в мозговых структурах доминанта. Поэтому наш генетический код теперь практически свободен от подобного оснащения.

Рука Джо Аллена так быстро, что доктор вздрогнул, сделала четыре разреза, ответвляющихся от оси огромной раны. После этой казалось бы мясницкой работы на груди осталось два идеально очерченных лоскута кожи. Левая рука подняла край левого лоскута, а правая просунула нож в отверстие, расширяя его короткими, то резкими, то плавными движениями. Труп напоминал человека, ощупывающего нагрудный карман; мертвые глаза следили за тем, как медленно расходится плоть. Когда голос раздался вновь, он звучал выше и напряженнее:

– В галактике не счесть хордовых с мозгом и нервной системой, а нейронные лабиринты – наша вотчина. Неужели мы должны делать мосты из досок и ползти по ним, будто черви, к нашей еде? Неужели тараканы выше нас только потому, что обладают ногами, с помощью которых бегают по стенам, и антеннами, с помощью которых нащупывают путь? Какими только чудными суставчатыми костылями не щеголяет жизнь! Ноги, плавники, крылья, стебли, ласты и перья, в свою очередь оканчивающиеся самыми разнообразными крючьями, зажимами, присосками, ножницами, вилками или маленькими корзинками из пальцев! А помимо этих приспособлений, которые она измышляет для того, чтобы пробивать себе путь через собственные миры, она вся покрыта наростами, вибриссами, гребнями, плюмажами, клапанами, шипами или сыпью рецепторов, вылавливающих крохи звука или цвета из окружающего ее изобилия.

Неизменно спокойные и уверенные руки обменялись инструментами и задачами. Правый лоскут кожи откинулся, обнажив хитроумно сплетенные веревки мышц, но обещая, что все будет выглядеть как прежде, стоит пришить его на место. Беспомощный доктор чувствовал, как его лихорадочное сопротивление улетучивается, вновь сменяясь оковами безнадежного любопытства.

– Мы – провода и реле, подключающиеся к совокупности нервных импульсов носителя в ее узловых точках. Мы – мозги, которые пользуются этими узловыми точками, связывают их с уже существующими у нас банками данных, содержащими информацию о носителе, и, наконец, пропускают на моторный путь результаты их деятельности – как независимой, так и навязанной нами. А еще мы – совершенная пищеварительная/кровеносная система и репродуктивный аппарат. И быть чем-то помимо этого нам незачем.

Труп распахнул свой кровавый жилет, и грязные руки взялись за реберные кусачки. Придававшие голосу зловещую окраску интонации и акценты сделались еще более отчетливыми – фразы соскальзывали с губ, извиваясь, точно охотящиеся кобры, их текучие ритмы кружили вокруг доктора, пока не находили слабину в его обороне и не просачивались внутрь, убивая ту слабую отвагу, что в нем еще сохранялась.

– Ибо в этой форме мы селились в самых сложных мозговых паутинах трех сотен разумных видов, опутывали их, как сочная лоза – решетку. Мы выглядывали наружу из слишком многих смотровых отверстий в самых разнообразных масках, чтобы сожалеть о том, что наши собственные органы чувств так и остались недоразвитыми. Ни один из этих видов не был приспособлен к своему миру полностью. А значит, доступное нам, скитальцам, богатство выбора куда лучше, чем скудность одного неизменного набора органов. Гораздо удобнее проникать в других живых существ и примеривать на себя их конечности и органы, воспоминания и умения – носить их все, так же плотно облегающие нашу волю, как перчатка облегает руку.

Кусачки перереза́ли хрящи; бесстрастные окровавленные челюсти монотонно кормились, останавливаясь рядом с грудино-ключичным суставом, там, где крепятся важные мышцы грудного пояса.

– Ни одно из обнаруженных нами хордовых существ не обладало разумом, способным противиться нашему мастерству, – никакой узор дендритов не был настолько сложен, чтобы мы не смогли, взглянув на его покрой, преобразовать себя соответственно, внимательно изучить каждый шов до такой степени, чтобы мы смогли ослабить его и перешить все целое под себя. Мы облачались в тела планетарных властителей, что служили почтенными образцами моральной моды, но были пошиты из той же ткани, что и все прочие, – из сплетений легких электрических нитей опыта, которые мы без труда перекраивали согласно собственным желаниям. После чего – подогнутая и подшитая – их живая ткань льнула к нам, послушная приказам, наделяя нас достоинством и безграничной властью.

Причудливая вербальная мелодия вкупе с умелым, неуклонным саморасчленением трупа – поразительная нервно-мышечная оркестровка такой сложной деятельности – погружала доктора Уинтерса в ту же отстраненную завороженность, в какую могла бы погрузить игра великого пианиста. Он смог взглянуть на мир с точки зрения пришельца – Гулливера, который выжидал в могиле бробдингнегцев, а затем направил мертвого великана против живых, точно карлик, оперирующий огромным механическим краном, лихорадочно программирующий его на битву посредством комплекса рычагов и педалей, ожидая, когда руки робота придут в движение и послышатся отдаленные титанические шаги врагов, – и, полный мрачного благоговения, поразился бесконечной изобретательности и пластичности жизни. Руки Джо Аллена опустились в наполовину разверстую брюшную полость, погрузились глубоко под неповрежденные передние мышцы, обнажившиеся под неглубоко и неровно разрезанной кожей, и в конце концов, судя по внешнему виду, вытянулись достаточно далеко, чтобы достичь бедер. Голос звучал ровно, движения предплечий свидетельствовали о том, что скрывшиеся из виду пальцы осторожно что-то нащупывают. Плечи медленно подались назад. Когда вновь показались запястья, мертвые ноги начали трястись и дергаться от беспорядочных спазмов.

– Ты назвал своих сородичей нашими едой и питьем, доктор. Если бы вы были только ими, мы удовольствовались бы простой узурпацией ваших моторных путей, с помощью которых превосходно контролировали бы наш скот – ведь что такое даже самое редкое слово или самое незаметное движение, как не сокращение множества мышц? Этим ничтожным умением мы овладели уже давно. Простая кровь не усмирит то желание поселиться в тебе,