Река Великая - Максим Николаевич Николаев

— Любава! — благозвучно проревел в третий раз ангел.

В груди у Любавы всколыхнулось незнакомое и возвышенное чувство. Она постояла еще немного, набираясь решимости, и, набравшись ею, шагнула к свету.

IV. Апрель

Пятьдесят один, два, три, пять. Из отделения на кнопке в кошельке Алена Семенова высыпала на ладонь последние копейки и набрала мелочью три полных рубля. Не хватало еще четырех.

— Потом занесешь, — подсказала Надька Прилуцкая. — Или батон не бери вон.

— Може, на следующей неделе, или…

— На следующей, так на следующей, — хозяйка ларька сгребла деньги с кассовой тарелки и достала с полки буханку ржаного и батон.

Алена протянула руку за хлебом:

— В собесе доплату мне посчитали.

— И чего?

Она назвала сумму и вздохнула.

— Государство. Что ты хочешь, Ален? Может, тебе обратиться куда?

— Куда?

— За помощью. Есть всякие. «Верочка» вон. Съездила бы, поговорила.

Посты «Верочки» в последнее время часто попадались Алене в ленте «ВКонтакте»: православный фонд, помогают бедным семьям с детьми. Основатель — какой-то то ли архимандрит, то ли архиерей, и директор — тоже священник, настоятель храма на Новом Завеличье: офис их — прямо там, в притворе. На раздачи вещей к себе приглашают, и сами по деревням ездят: развозят одежду, еду, по хозяйству что нужно, кому-то даже квартиру обставили за счет пожертвований.

— Да что ты, Надь! Мать в гробу перевернется. Она всю жизнь…

— Впроголодь-то с тобой? Вот-вот, их поколение всё такое.

— Ну не впроголодь… — Алена стояла перед ларьком, наклонившись к окошку, и держала в одной руке хлеб, а в другой булку в полиэтиленовом пакете. Не закончив фразы, она обернулась к улице.

По расхлябанной дороге к ларьку шлепала в калошах Любавка из Ящеров с плетеным лукошком в руке. Одета она была в простенькое бежевое пальто, на голове — серый платок.

Алена прищурилась:

— Родила, никак?

Прилуцкая высунула голову в окошко и подтвердила:

— Родила.

Когда девушка подошла, Надька натянуто улыбнулась ей:

— Мальчик? Девочка?

— Мертвенький родился, — ответила староверка без выражения.

— Ой, Господи!

Хозяйка ларька попыталась изобразить сочувствие на лице, но Любава даже не поглядела на нее и достала кошелек из корзины.

— А батюшка Власий, вы не знаете, в храме у себя?

— Не видала. А зачем тебе? — Надежда неторопливо отсчитывала сдачу с крупной купюры.

— Меда для Никитки наш Невзор велел ему передать.

— Так ступай сразу к Ерофеевне, тебе до церкви отсюда через всю деревню идти.

— Я к нему лучше.

Прилуцкая отдала покупки, дождалась, пока староверка отойдет подальше, и обратилась к Алене вполголоса:

— Пусть скажет спасибо, что мертвые, а не уродцы какие-нибудь. Не зря Церковь между двоюродными запрещает браки.

— Да они там в Ящерах все — друг другу родня.

— Так, глядишь, и выродятся.

— И дай ты Бог, — прошипела Алена и снова обернулась к дороге.

Девушка с корзиной уже поравнялась с домишкой цвета яичного желтка, где жили старики Дубенки. За их забором она свернула в сторону реки.

В этой части Малых Удов Любаве бывать прежде не приходилась. Избы по обе стороны улочки стояли с заколоченными дверьми и окнами; в теплицах, что еще не развалились, были побиты стекла. Ни людей, ни птичек, которые всю дорогу сопровождали ее радостным пением, здесь было не слыхать. Только с Великой доносился тревожный шум ледокола.

Железный крест на куполе храма святого Дионисия возвышался над крышами деревенских домов и служил Любаве указательным знаком на протяжении всего пути от ларька. Второй крест она увидела за низкой церковной оградкой. Этот был вырезан из цельной плиты известняка и стоял на небольшом продолговатом холмике, покрытом прошлогодней травой. Имя легендарного основателя прихода, местночтимого преподобного Тарасия, было выбито на сером камне славянской вязью.

На церковном дворе кое-где еще лежал снег. Любава остановилась перед входом в храм и задумалась, нужно ли стучать, или нет. В конце концов решила, что не нужно. Приоткрыла дверь и юркнула внутрь.

В дальней части церкви, перед иконостасом, священник беседовал с прихожанином, в котором она узнала местного пьяницу Андрея Евстафьева.

— Заходи, красавица, — ласково улыбнулся ей Власий.

Любава попятилась обратно в притвор:

— Я попоздней лучше.

— Да я уже ухожу, — подбодрил ее Андрей. На пути к двери он тоже улыбнулся ей — так, как всегда это делал, широко и не разжимая губ.

Оказавшись впервые в православном храме, Любава при каждом шаге озиралась по сторонам с робким восхищением. По пути она остановилась перед фанерным реликварием со стеклом спереди, чтобы рассмотреть его содержимое. На стекло, как в музее, где она никогда не бывала, была приклеена пожелтевшая табличка:

ВАЛЕНКИ ПРЕП. БЛАЖ. СВ. ТАРАСИЯ, ВТОР. ПОЛ. XVI В.

Пара упомянутой обуви внутри ничем, кроме ветхости, не отличалась от той, что зимой носили в ее селении все от мала до велика, не считая модницы Умилы. В медном подсвечнике перед коробом горели несколько свечей.

Настоятель дождался, пока она подойдет:

— Мужайся, голуба. Сама жива осталась — и то спасибо Господи.

— Невзору еще спасибо: неделю травами отпаивал. Коль не он, померла бы, — с этими словами она достала со дна корзинки горшочек с ручной росписью из косых крестов и ромбов с точкой посередине. — Мед от него принесла.

Они стояли у входа в алтарь. Внутрь вели три двери: две боковые — без росписи, а на створках большой срединной были изображены два крылатых мужа, похожие на того юношу, что явился к ней в давешнем сонном видении. Один из мужей держал кубок с вином, а другой — старинную книгу.

— Мед? Мне, что ли? — Власий с удивлением поглядел на нее.

— Передать для Никитки велел, чтоб не хворал.

— Благодарствую, милая. Посуду верну, — священник бережно принял горшок из ее рук, и теперь держал его перед собой за две ручки и не знал куда пристроить.

Любава рассматривала лики святых на иконостасе и, кажется, не думала уходить.

— Еще чего-то хотела с меня? — спросил священник.

— Хотела, — ответила она, обернувшись.

— Чего, любезная?

Любава наклонилась к уху настоятеля церкви св. Дионисия и прошептала своим девичьим шепотом:

— Просьба у меня к вам есть, святый отче. Тайная.

* * *

Хвостище длинный: сразу понятно, что не кошка, а кот, и масть чуднàя: белый в крупных рыжих пятнах. Лекарь Невзор Асич видал у соседей-христиан коров такой расцветки, но котов — ни разу. Лапы с животом покрыты пушистой шерстью, но спина, голова и хвост почти голые, и только кое-где вверх завиваются редкие прозрачные волоски.